Странно у него получалось, не мог он сразу оценить, какая встреча случайная, а какой человек надолго останется в нем. Лишь спустя время понял Матвей, как привязался он к Максимилиану Авдеевичу Квасникову. Не было у него раньше такого доброго умного друга. Не было и нет: даже могила Квасникова осталась по ту сторону фронта, за «голубой линией», как называли ее немцы. Часто вспоминал он Руфину, с ней ему было бы легко и просто. К ней, наверно, можно прийти, рассказать обо всем, что камнем давило сердце: о гибели моряков на безымянной кавказской горе, о своем одиночестве, о той удушающей злобе, которая сжимает горло при одном лишь воспоминании о фашистах.

Мужчине тоже хочется иногда расслабиться, отдохнуть, услышать теплое слово.

Матвея тянула, звала к себе Керчь: по ночам снился ему ступенчатый склон Митридата, горящий в ночи город. Он бредил, спорил с Максимилианом Авдеевичем, звал Руфину. Может, эти люди и этот город так ярко вошли в его жизнь потому, что сам он впервые познал войну, познал силу мужества и обыкновенность смерти. Он помог спастись Квасникову и Руфине, а они, сами не зная того, помогли ему приобрести уверенность, стать выше в собственных глазах. В зыбких буднях войны, с быстрой сменой людей и событий, эти двое были какой-то зацепкой, каким-то прочным островком в его памяти, и он часто возвращался мысленно к ним, советовался и отдыхал с ними. Вот они-то, наверно, сумели бы понять его желание прорваться в пролив, увидеть очертания знакомого берега.

Помогло ему именно то обстоятельство, что немцы выделяли в дозор большое количество судов и что нашим катерам давно уже не удавалось прорваться через линию дозора. Немцы слишком уверовали в надежность своей охраны, притупилась их бдительность. Помог и мелкий, похожий на туман дождь, надвинувшийся с севера вместе с ночной темнотой.

Несколько раз Горбушин видел силуэты немецких судов. Прибавь он ход, немцы наверняка обеспокоились бы. Но Матвей нарочно снижал скорость, полз как черепаха, и фашисты, очевидно, принимали его катер за свой.

К берегу приближался осторожно. Справа была мель, слева – минная банка. Немцы не могли даже и предположить, что какой-то корабль сам залезет в такую западню, тем более ночью. Второй катер остался прикрывать Горбушина с тыла.

Матвей видел впереди смутные расплывчатые круги автомобильных фар. В туманную ночь немцы, не ожидая налета авиации, ездили без всякой опаски. По данным разведки, в этом месте находились казармы, что-то вроде перевалочного пункта для солдат, прибывающих на пополнение.

Оранжевыми стрелами взвились ракеты, огненные хвосты их быстро истаивали вдали. Секунда, другая, и на берегу плеснуло пламя, яркое даже в тумане. Комендоры быстро перезарядили реактивные установки. Оба катера одновременно ударили по казармам еще раз.

Матвей повел судно назад; осторожно, малым ходом, стараясь не влезть на мель. Дело было сделано. Сотню, а может, и несколько сотен немцев сбросили они с чаши весов. Но Матвей сдерживал радость; он напрягся внутренне, всем телом, всем существом своим чувствуя опасность.

Множество прожекторов обшаривали небо и воду. Немцы нервничали, не понимая, что происходит, белесые лучи перекрещивались, двигались рывками, то стреляя вдаль, то укорачиваясь, прижимаясь к урезу воды.

Немецкие сторожевики обнаружили их у выхода из пролива. Сворачивать было некуда. Горбушин дал полный ход. Вздымая вихри пены и брызг, понеслись катера сквозь пеструю, сверкающую завесу цветных трасс. На ходу дали еще один залп, выпустили по сторожевикам последние снаряды и попали: за кормой вспыхнуло высокое желтое пламя.

Горбушин уже вырвался из зоны обстрела, когда заметил, что второй катер отстал. Радист крикнул: там поврежден мотор, падают обороты! Матвей повернул обратно, навстречу немцам, чтобы отвлечь на себя их огонь, прикрыть отход товарищей.

У него было одно преимущество перед противником – скорость. Катер несся стремительно, делая столь резкие повороты, что сам Матвей едва удерживался на месте. Такое маневрирование мешало пулеметчику вести прицельный огонь, но и немцы никак не могли пристреляться, хотя били сразу с трех кораблей.

Сильный толчок отбросил его от штурвала. Он попытался подняться, но тело сделалось тяжелым и непослушным. Наплывала липкая, глухая темнота. Борясь с ней, Горбушин ворочался на палубе, чувствуя, как падает скорость, как вздрагивает катер от близких разрывов. Вот он остановился совсем, раздался оглушительный треск, в глаза больно плеснул огонь.

Потом наступила тишина. Корма катера быстро опускалась вниз, нос поднимался. Матвей услышал жадное хлюпанье воды, врывавшейся сквозь пробоины. Кто-то дергал его за ноги, пытаясь вытащить из тесной рубки. Но Матвей подумал, что уже поздно: холодные язычки лизнули его лицо, непослушные губы ощутили знакомую горечь морской воды.

Головка автомата медленно ползла вдоль броневой плиты. Сварочная дуга трещала под флюсом, плавя металл. Неля отключила аппарат и полюбовалась швом. Гладкий и серебристый, он прочно спаивал края двух плит. Не было на нем ни трещин, ни раковин. Такие швы несравненно надежней, чем сваренные вручную. Они даже крепче, чем сама броня.

Неля видела, как испытывали на полигоне танк. Пушки стреляли с близкого расстояния и фугасными, и бронебойными. Те танки, которые выпускались год назад, просто развалились бы от множества попаданий. А теперь некоторые снаряды пробивали борта, но ни один шов не разрушился.

Еще осенью всю сварку вели вручную. Неля подготовила тогда две бригады. Работали, не считаясь со временем, слепли от вспышек, уходили из цеха едва живые. Сил оставалось только добраться до общежития и упасть на кровать. Сейчас вместо целой бригады «ручников» работает один сварочный автомат, причем работает скорей и надежней. Сдавать готовые танковые корпуса стали в несколько раз быстрее. Парторг завода говорил, что автоматической сварки нет еще нигде за границей, только у нас.

Доведись встретиться с изобретателем АСС3, Неля сказала бы ему спасибо и от рабочих, и от танкистов, и от себя лично. Не будь нового аппарата, ее ни за что не отпустили бы с завода в Москву. А тут получила вызов со старого места работы, и пожалуйста. На заводе и без нее достаточно квалифицированных сварщиков. Сама учила их, сама готовила, теперь даже обидным показалось, что ее не особенно уговаривали остаться. Главный инженер только вздохнул: ничего не поделаешь, есть инструкция, в Москве тоже люди нужны… Сам, наверно, позавидовал Нельке.

Уезжала она прямо из цеха, проработав напоследок со своими девчатами до обеда. Сняла спецовку, натянула ватник. Девушки всплакнули на прощанье, гурьбой проводили до проходной. Там Неля сдала пропуск и забрала свои вещи: старый чемодан да узел, в котором были зимнее пальто и валенки.

Достать билет в пассажирский поезд не было никакой возможности. Знакомый военпред устроил ее в эшелон с танками, уходивший с товарного двора. И это было очень здорово, потому что Нелька сразу почувствовала себя как дома. Военпред, наверно, наговорил о ней семь верст до небес, сопровождающие эшелон танкисты относились к девушке прямо-таки почтительно, уступили ей лучшее место в теплушке и дали тюфяк с одеялом. Но Неля решила, что в теплушке будет только ночевать, а днем интересней сидеть в танке и смотреть вокруг.

Она выбрала себе машину, корпус который варила сама вместе с белобрысым смешливым Петькой Кукушкиным. Маленький и подвижный, он пришел в цех после восьми классов, ему едва стукнуло пятнадцать лет. Работал наравне со взрослыми, а в кино на вечерние сеансы его не пускали. Он очень обижался. Действительно, вырвется человек раз в неделю в клуб, да и то от ворот поворот. Неля даже поставила этот вопрос в завкоме, оттуда дали указание директору клуба, и Петька потом ходил на все новые фильмы.

Она провела рукой по ровному шву на холодной броне и подумала: насколько теперь все проще! А как мучились сварщики в первые месяцы работы, обрубая натеки и «бородавки»! Какое счастье, что ей тогда пришла в голову мысль о карбиде…