Нет, борьба между ними еще не закончена. Но теперь надо быть особенно осторожным, надо ждать, когда наступит подходящий момент для расплаты.

Гудериан не столько слушал доводы «за»и «против» наступления на Курской дуге, сколько следил, как воспринимает их фюрер. Любимец Гитлера генерал-полковник Модель решительно заявил: операцию следует отменить. Русские уже создали глубокоэшелонированную оборону, усилили свою артиллерию, отвели в резерв механизированные войска, лучше беречь силы и ждать.

Слова Моделя подействовали на фюрера, было видно, что он колеблется.

Речь Манштейна прозвучала невразумительно. Он был хороший стратег, но плохой оратор. В общем, он за наступление, если ему дадут еще две дивизии. Зато фон Клюге говорил твердо и коротко. Он настаивал, чтобы операцию «Цитадель» начали как можно скорее. Гитлер слушал фельдмаршала внимательно, однако без одобрения. И Гудериан понял, что сейчас самое подходящее время сделать выпад в сторону противника, поколебать его авторитет в глазах Гитлера.

Гудериан сказал, что с большим трудом ему удалось укрепить бронетанковые силы. Но если их бросить на прорыв заранее подготовленной обороны, потери будут огромны. А пополнить войска танками в ближайшее время вряд ли удастся, потому что надо заботиться не только о Восточном фронте, но и об обороне на Западе. Некоторые военачальники живут только сегодняшним днем, беспокоятся только о своем участке, не считаясь с масштабами и перспективой…

Говорил, а сам думал: если наступление провалится, его акции не упадут: ведь он предупреждал… А если «Цитадель» закончится победой, никто не упрекнет его за осторожность.

Он видел, как хмурится фельдмаршал, и это доставляло ему удовольствие.

К окончательному решению так и не пришли. Гитлер заявил, что еще подумает. Он был на редкость спокоен, приветлив. Совещание окончилось, но генералы не спешили покинуть зал. Беседовали старые знакомые, обсуждали деловые вопросы.

Фюрер спросил Гудериана, нельзя ли увеличить в мае выпуск «пантер»? Тот ответил, что можно. В таких случаях всегда надо отвечать положительно, этим создается вес и впечатление незаменимости. Заводы как-нибудь вывернутся за счет других машин, за счет плана следующего месяца. Но это детали. Главное, фюрер будет доволен, что получит в мае 320 «пантер». И он, действительно, так обрадовался, что даже подставил локоть Гудериану, позволил взять себя под руку.

В минуты хорошего настроения Гитлер любил, чтобы с ним разговаривали неофициально, делились сомнениями. В этом, наверное, тоже был определенный смысл. Он хотел знать мысли своих помощников. Гудериан, чутко улавливавший оттенки душевного состояния фюрера, не замедлил поинтересоваться:

– Почему вы желаете начать наступление на Востоке именно теперь? Почему нам не подождать?

– Хотя бы из политических соображений, – ответил Гитлер. – Мы должны укрепить свое положение в мире.

– Но разве люди знают о городе Курске? Миру безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет. Гораздо важнее, что мы находимся в России и не намерены отходить. Это люди понимают.

– Да, вы правы, – с оттенком горечи произнес фюрер. – И все же нам надо наступать, хотя при мысли об этом у меня сразу начинает болеть живот.

– Он очень верно реагирует на обстановку, – в тон Гитлеру ответил Гудериан. – Следовало бы отказаться от рискованной затеи.

– Я подумаю. Еще есть время.

Этот разговор показал Гудериану, что фюрер полностью вернул ему свое доверие, относится к нему с таким же расположением, как и в прошлые годы. Он вышел из зала, ощущая прилив бодрости. Ему сказали, что в соседней комнате его ожидает фельдмаршал фон Клюге. Было ясно, что фон Клюге хочет выяснить взаимоотношения. Он встретил Гудериана спокойно и сдержанно. А Гейнц был сейчас возбужден.

Фельдмаршал поинтересовался, в чем причина ненормальных отношений, сложившихся между ними. Гудериан ответил, что в декабре 1941 года с ним поступили подло… Такое слово вырвалось у него сгоряча, он пожалел об этом, но было уже поздно. Сухая кожа на лице фельдмаршала покрылась малиновыми пятнами. Он встал и вышел не попрощавшись.

Ну что же, если раньше они скрывали взаимную враждебность под маской вежливости, то теперь эта маска больше не требовалась.

Через неделю, в Берлине, к Гудериану приехал шеф-адъютант фюрера. Усмехаясь, Шмундт достал из большого желтого портфеля лист бумаги: «Познакомьтесь, это касается вас».

После первых же строк у Гейнца задергалось веко и стало мокро под мышками. Фельдмаршал фон Клюге писал Гитлеру о полученном оскорблении. Фельдмаршалу известно, что дуэли запрещены, но он не видит другого способа защитить свою честь, поэтому просит у фюрера разрешения…

Гудериана охватил страх. Фон Клюге слыл хорошим спортсменом и метким стрелком. Это же идиотизм – погибнуть от его руки в то время, когда карьера вновь начала складываться удачно. И почему гибнуть? Потому что этот педантичный фельдмаршал всерьез верит в пустые фразы о фамильной чести и прочей мишуре?! Кому это сейчас нужно!

Фон Клюге рассчитал точно. Он выбрал Гитлера как бы посредником. Если Гитлер разрешит дуэль – Гудериан не сможет увильнуть от нее. А если не разрешит, честь фельдмаршала все равно будет восстановлена. Он сделал то, что мог, остальное от него не зависит.

Прохаживаясь по комнате, генерал Шмундт поглядывал на расстроенное напряженное лицо Гудериана, пряча улыбку.

– Что думает об этом фюрер? – спросил Гудериан.

– Фюрер слишком высоко ценит вас обоих, чтобы допустить такое мальчишество. Он сказал: недоставало еще, чтобы мои генералы били друг друга…

– Разумеется, – поспешно ответил Гейнц. – Я согласен написать фельдмаршалу. Я объясню, почему погорячился… Но это не означает, что я могу забыть прошлое.

– Дорогой генерал, сейчас важно уладить все официально. В крупной игре побеждает тот, у кого больше терпения.

Вместе со Шмундтом Гудериан составил небольшое письмо к фельдмаршалу, вежливое, но ни к чему не обязывающее. Потом они пообедали, и Гейнц постепенно успокоился. Он старался не вспоминать об этой неприятности, о своем унизительном страхе. Придет время, и он рассчитается за все это. А сейчас силы и нервы нужны были для работы.

Гудериан ездил по танковым заводам, по училищам, инспектировал запасные части, следил за своевременной отправкой на Восток новой техники и пополнения. Вопрос о наступлении все еще не был решен, Гитлер не сказал своего последнего слова, но подготовка к операции шла полным ходом. Возле южного и северного фасов Курского выступа сосредоточивались две группировки небывалой мощности. Почти миллион солдат, десять тысяч орудий и минометов, около трех тысяч танков и самоходок, более двух тысяч истребителей и бомбардировщиков – вся эта масса людей и техники, сконцентрированная на нешироком участке, должна была обрушиться на советские войска, смять и раздавить их.

Гитлер не спешил начинать операцию, пока не убедился, что сделано все возможное для быстрого разгрома противника. Лишь 1 июля, собрав в Восточной Пруссии генералов, которым поручалось руководить «Цитаделью», он объявил, наконец, свое решение.

Совещание у Гитлера закончилось во второй половине дня. А ночью в Москве уже знали: немцы начнут наступление на Курской дуге между 3 и 6 июля.

Верховный Главнокомандующий приказал немедленно предупредить об этом генералов Рокоссовского и Ватутина, возглавлявших Центральный и Воронежский фронты.

В трудную осень 1941 года на дороге между Орлом и Мценском впервые применил полковник Катуков танковые засады. Немецкие машины накатывались на позиции наших стрелков, а наши танки неожиданно начинали бить по противнику с флангов. Тогда этот метод подсказала жизнь. Как бы иначе сдержал Катуков своими пятьюдесятью машинами сотни гудериановских?

О действиях танковых засад Катуков написал статью, которая год спустя вошла отдельной главой в Боевой устав танковых войск. И если раньше применял он засады в силу необходимости, то теперь использовал этот прием обдуманно, как одну из форм активной обороны.