Я замолчал, ожидая, что он о чем-нибудь спросит меня, но он не спрашивал. Я вспомнил, что сначала подозревал еще одного человека – Льва Ильича Зубова, из-за его реакции на фамилию убитого кошкодава. Но потом я изучил в суде его уголовное дело и узнал, что Сипягин – это фамилия бухгалтера, который проходил главным свидетелем по делу о растрате. Но об этом Лерику я рассказывать не стал. Вместо этого я сказал:

– Осталось выяснить, кто же этот некто. Я пытался выйти на него через Глобуса и, как видишь, в конце концов, добился своего. Правда, вчера я получил подсказку: всеведущий лифтер Малюшко доложил мне, что из всех жителей стеклянного дома к Черкизову чаще всего ходили Байдаков и ты.

– Осторожно, здесь крутой поворот, – сказал Лерик.

Я сбавил скорость. И спросил:

– Неужели ты не боялся попереть на такого человека, как Черкизов?

Лерик молчал.

– И ведь Глобус может теперь тебя заложить... – сказал я осторожно.

Он хмыкнул. И пробурчал:

– Глобус может заложить только себя. Это он проломил старику голову. Я, как ты говоришь, только придумываю. А Кеша... – тут его вдруг прорвало, и он заговорил с неожиданной злобой: – Кеша зарвался! Мы крутились с утра до вечера как бобики, а он, ни хрена не делая, забирал себе половину! Потому что он, видите ли, в законе, потому что он авторитет! Да я...

Он замолчал, как будто что-то в себе подавил. Больше я его ни о чем не спрашивал. Больше мне ничего не было нужно.

Мы свернули на боковую дорогу и поехали среди сплошных заборов, над которыми иногда выглядывали утопающие в деревьях верхушки дач.

– Сюда, – сказал Лерик, кивая на высокие железные ворота.

Я остановился перед ними и поинтересовался:

– Надо полагать, в доме кто-то есть?

– Да, один или двое. Вообще-то, лучше тебе снять с меня браслеты. Ребята могут что-нибудь не так понять. Подумав, я отпер замочки, но заявил ему:

– Я буду держать руку в кармане, а ты все время будешь рядом. Согласен?

– А что, я могу отказаться? – спросил он с иронией. – Подуди, если хочешь, чтобы нам открыли.

Через пару минут ворота распахнулись. Привратника они себе подыскали из баскетбольной команды – в нем было никак не меньше двух метров. Увидев Лерика, он приветственно сделал ручкой.

Прокатившись по дорожке, мы остановились перед большим двухэтажным домом с длинной застекленной верандой. На крыльце нас встречал еще один тип: уже нормального роста, худой, с умным нервным лицом. Этот вполне мог сойти за представителя какой-нибудь интеллигентной профессии, если бы не автомат Калашникова, который он держал в левой руке.

– Вперед, но не слишком резво, – скомандовал я Лерику. Мне не нравились ни баскетболист за моей спиной, ни интеллигент с автоматом.

Когда поднялись на веранду, я сразу занял место в углу напротив двери – с максимальным сектором обстрела. Лерик усмехнулся и покачал головой. Он вел себя совершенно спокойно. Уселся в плетеное кресло и сказал интеллигенту:

– Приведи девчонку. Он привез то, что нужно, и мы их отпускаем.

Тот почему-то не сразу выполнил приказание, а стоял, переминаясь с ноги на ногу и вопросительно глядя на хозяина. Лерик повысил голос:

– Ты что, не понял? – И повторил, разделяя каждое слово, как будто говорил с дебилом: – Мы – их – отпускаем.

Теперь дебильный интеллигент наконец усвоил, что от него требуется, и, стуча каблуками, скатился с крыльца.

Его не было минут пять. Лерик сидел в кресле, беззаботно качая ногой. Баскетболист подпирал макушкой притолоку. Я сжимал в кармане рукоятку пистолета. Чтобы отвлечься, я наклонился к Лерику и сказал:

– Все хочу тебя спросить, да забываю. Лялька в курсе?

Он перестал качать ногой и ответил:

– Да.

Но по тому, как он напрягся, я понял, что задел больное место. Если Лялька и в курсе, то, видимо, далеко не полностью.

Баскетболист посторонился, и на веранду в сопровождении худого вошла Марина.

– Ну, наконец-то! – воскликнула она таким тоном, будто я назначил ей здесь свидание, а сам опоздал. – Я уж думала...

Эта идиотка чуть не бросилась ко мне, но я заорал:

“Стой, где стоишь!” – и она послушно притормозила. Не хватало нам завалиться на такой ерунде! Она едва не оказалась между мной и Лериком, но сейчас его кресло по-прежнему было у меня под прицелом.

– Давай бумажки, – произнес он. Я вгляделся в Марину. У нее было какое-то мятое, опухшее лицо.

– С тобой все в порядке? – спросил я с тревогой. – Ты что, плакала?

– Нет, – ответила она и зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Я спала.

У меня не нашлось слов.

– Бумажки давай, – настойчиво повторил Лерик и даже руку нетерпеливо протянул.

“Ишь как его лихорадит”, – подумал я. Вытащил вкладыши из кармана, положил их на подоконник и сказал:

– Они полежат здесь, а ты прокатишься с нами.

– Мы так не договаривались, – процедил Лерик, вцепившись в подлокотники.

Я кивнул на интеллигента с автоматом:

– Так мы тоже не договаривались. Я не хочу в последний момент получить очередь в затылок. Отъедем на километр, и я тебя отпущу. Растрясешь жирок – тебе полезно.

Он поднялся, подошел к подоконнику, проверил вкладыши – не подсунул ли я ему “куклу”, убедился, что все в порядке, и с неохотой согласился:

– Делать нечего.

– Тогда выходим по одному, – предложил я. – Я замыкающий.

Баскетболист и интеллигент с бесстрастными рожами наблюдали, как мы залезаем в машину. Дисциплинка у них. Я посадил Марину за руль, а сам устроился сзади рядом с Лериком и сказал:

– Поехали с Богом.

Вокруг сгущались сумерки. Марина ехала медленно и неуверенно. Когда добрались до поворота на шоссе, я попросил ее остановиться. А Лерику предложил:

– Выметайся!

На этот раз он подчинился с явным удовольствием и даже дал добрый совет:

– Между прочим, скоро восемь. Глобус тебя не дождался и сейчас наверняка дует сюда. Езжайте скорее, а то как бы вам не встретиться...

Он повернулся и растаял в полутьме. Марина перебралась на пассажирское кресло, я сел на водительское и скомандовал:

– Пристегнись, подруга, он прав, надо ехать быстро. И “Жорж” рванулся с места во всю мощь своего итальянского мотора.

– Где-то я видела этого с усами, – задумчиво сказала Марина.

– Объяснить тебе, где? – засмеялся я, притормаживая на крутом повороте, о котором предупреждал Лерик по пути туда. Но “Жорж” тормозить не желал.

Я еще и еще раз надавил на педаль тормоза, с леденящим ужасом чувствуя, как она проваливается под моей ногой. В последний момент я успел врубить первую передачу и дернуть ручник, но это уже почти ничего не решало. На нас неслась темная масса кустов. На скорости километров девяносто с диким воем и визгом “Жоржа” занесло боком, он перелетел через кювет, опрокинулся и врезался в дерево.

Во внезапно наступившей тишине я обнаружил, что жив и вишу на ремне вверх ногами. Рядом шевелилась и охала Марина.

Кое-как мы выбрались наружу и сейчас же провалились по щиколотку в какое-то чавкающее болото.

– Руки-ноги целы? – спросил я.

– По крайней мере, на месте, – ответила Марина.

Я нырнул обратно в машину, открыл “бардачок” и нашарил в нем фонарик. К моему удивлению, он работал. В его свете я оглядел Марину. Кроме длинной царапины через всю щеку, других внешних повреждений не было видно. Дешево отделались! После этого я перевел луч на машину, вернее, на ее беспомощно поднятые вверх передние колеса. И увидел то, что ожидал: тормозные шланги были надрезаны, вся жидкость ушла из них.

“Молодец”, – подумал я про Лерика. Неужели это не экспромт, а домашняя заготовка, обговоренный вариант? Похоже. Как это он сказал худому интеллигенту: “Мы – их – отпускаем!” И тот сразу сообразил, что нужно делать. Предусмотрели и обсудили ситуацию, которая сложится, если нас (или меня одного) придется по каким-то причинам отпустить. Так сказать, запасный выход. “Езжайте скорее”, – посоветовал мне друг детства.