Еще целых три дня он оставался взаперти; но наконец отец позвал его к себе. К тому времени шишки и синяки уже прошли, повязки были сняты, и он стал забывать о том случае. Он тщательно оделся, надеясь смягчить отца покорностью, и, нервничая, отправился в его покои.

Билаф ждал его один, и Каландрилл был ему благодарен за то, что он не позвал Тобиаса: с него вполне хватало и домма, и насмешливая ухмылка брата была бы совершенно невыносимой.

Когда он вошел, отец посыпал песок на лист бумаги, на котором только что писал чернилами, а затем приложил свою печатку к сургучу. Билаф был одет для охоты, и по раздражению, с каким он отбросил лист бумаги, и по холодному взгляду, что он вперил в младшего сына, Каландрилл понял, что отец все еще зол.

— Надеюсь, этот урок не прошел для тебя даром. Или мне следует приставить к тебе сторожевого пса?

Каландрилл, не отрывая глаз от пола, с трудом подавил в себе ухмылку возбуждения.

— Ну? — нетерпеливо переспросил Билаф.

— Этот урок не прошел для меня даром.

Поднимая глаза на отца, он попытался придать лицу подобострастное выражение.

— Надеюсь, что это так. — Билаф встал, поскрипывая кожей амуниции, и подошел к окну. — Ты больше не попытаешься бежать?

— Не попытаюсь, — заверил его Каландрилл.

Отец довольно кивнул.

— Отлично. Здесь, во дворце, можешь ходить куда угодно. Но из дворца тебе выходить запрещено, понимаешь?

— Понимаю, — послушно сказал сын.

— Я приказал стражникам на воротах не выпускать тебя. А если ты попытаешься…

Лицо домма потемнело, глаза заблестели, предвещая суровое наказание. Каландрилл покачал головой.

— Я не попытаюсь.

— Хорошо. Могу ли я позволить себе немного отдохнуть и поохотиться, не беспокоясь о новом позоре, который ты надумаешь навлечь на наши головы?

— Ты можешь быть спокоен, — искренне пообещал он.

Билаф еще раз кивнул.

— Что же, иди. Вечером жду тебя на ужин, и без глупостей, пожалуйста!

— Хорошо, я обещаю, — сказал Каландрилл. — Спасибо.

Отец жестом отпустил его, он повернулся и зашагал по плиточному полу, едва сдерживаясь, чтобы не заорать во все горло от радости.

Ему стоило труда не побежать немедленно в архив; вместо этого он отправился на балкон, выходящий к парадному входу во дворец. Тобиас был уже там; на нем была коричневая охотничья куртка, на поясе висел кинжал, и одной рукой он обнимал Надаму. Она была прекрасна; болотно-зеленый цвет ее туники и свободных панталон прекрасно гармонировал с роскошными золотисто-каштановыми волосами; она что-то отвечала его брату, и глаза ее светились. Тобиас рассмеялся, откидывая голову назад, и, заметив Каландрилла, что-то зашептал Надаме на ухо. Она посмотрела на Каландрилла, и ее улыбка поразила его сердце будто нож, он так сжал руки на перилах балкона, что костяшки у него побелели. Что ты скажешь, когда я вернусь? — подумал он. Тогда ты уже не будешь больше смеяться. Он заставил себя улыбнуться, и Тобиас насмешливо поклонился. Тут появился Варент; на нем была клетчатая накидка и кепка на черноволосой голове. Заметив ухмылку Тобиаса; Варент проследил за его взглядом и поднял руку в приветствии, поблескивая темными глазами. Их связывала тайна. Каландрилл тоже помахал ему рукой и кивнул, и посол опустил голову, о чем-то заговорив с Надамой.

Затем появился Билаф; укоризненно поглядывая на Каландрилла, он сказал:

— Не забывай, о чем я тебе говорил.

— Да, отец, — ответил Каландрилл и проводил взглядом домма, спускавшегося по широкой лестнице; как только он вышел к парадному входу, где уже стояли готовые лошади, вокруг него собралась вся свита. Дождавшись, когда стихнет цокот копыт, Каландрилл бросился в архив.

Во дворце было два хранилища; одно из них представляло собой просторное помещение со стеллажами, на которых покоились документы, свитки, папирусы и книги, используемые со сравнительной регулярностью либо в делах правительственных, либо педагогических; соответственно здесь часто бывали дворцовые библиотекари, книжники и ученые, а содержимое стеллажей было каталогизировано и упорядочено. Другое находилось в подвале, неподалеку от мрачной комнаты Гомуса, и им редко пользовались. Здесь хранились старинные документы, которые прагматичный Билаф по каким-то причинам посчитал ненужными, — старинные карты и рассыпающиеся в прах книги, переходившие от домма к домму. Поскольку эти вещи бывали нужны очень редко, то и хранились они в беспорядке. Для Каландрилла это хранилище было настоящей сокровищницей удивительных вещей, где он провел не один счастливый час, копаясь в его закутках и на запыленных полках.

Дверь с низкой притолокой заскрипела при его прикосновении; при свете лампы, взятой из соседнего коридора, он начал спускаться по крутым каменным ступенькам в темные внутренности дворца. Стоило ему зажечь старинные проржавевшие светильники вдоль стен, как в разные стороны с писком побежали мыши; неровные своды опирались на низкие, опутанные паутиной арки; ниши были забиты забытыми воспоминаниями о прошлом Секки.

Каландрилл, не обращая внимания на пыль, садившуюся ему на лицо и одежду, пошел вперед под сводами, четко представляя себе рисунок, нарисованный в воздухе Варентом. Бумаги здесь лежали в полном беспорядке, вернее, порядок здесь наводило само время; никаких каталогов, никаких подсказок; но почему-то он был уверен, что без труда отыщет место, где хранятся документы, собранные Фомой. Насколько Каландрилл помнил, Фома был четвертым доммом Секки, и он целенаправленно пошел в дальний конец хранилища.

Да, он оказался прав — стоило ему развернуть несколько свитков в прокопченной нише, как он тут же обнаружил печать Фомы. Но где искать эту заветную карту? Он начал лихорадочно копаться в реликвиях.

Ему стоило определенного труда сдержаться, чтобы не развернуть и не прочитать каждый исторический документ, но он заставил себя торопиться, чтобы завершить работу до возвращения отца. У него может не быть другой возможности до отъезда Варента в Альдарин, а если он хочет отправиться с послом, то надо найти карту. Он старался не смотреть в сторону книг, борясь с владевшим им возбуждением и заставляя себя рассуждать здраво. Карта, скорее всего, свернута в рулон; возможно, она в футляре; он повернулся к нише, где в куче хранились старинные, потрескавшиеся кожаные свитки.

Каландрилл начал с самого верха и, сняв первый цилиндр, вытащил его содержимое. Пыль попала ему в ноздри, и он шумно чихнул, подняв огромную тучу пыли; на глаза навернулись слезы, и он начал усиленно их тереть грязными руками. Затем очень осторожно, принимая во внимание возраст свитка, он развернул его и увидел схему канализации города — сунув сверток назад в футляр, он поставил его рядом с собой на пол. В следующем футляре оказался план улиц; затем он обнаружил рисунок западного крыла дворца, сделанный архитектором; затем карту полей, прилегающих к городским стенам; затем карту залива; чертеж так никогда и не построенного храма; чертеж какого-то странного непонятного строения. Куча у его ног росла. Волосы его были все в пыли, рубашка стояла колом. В некоторых футлярах были только клочки бумаги, которые полетели на пол, как зола; в других — остатки насекомых. Каландрилл начал уже сомневаться в том, что отыщет карту Орвена.

Просмотрев последний футляр, он быстро вернул все бумаги на место, чтобы не оставлять следов. Во второй нише он тоже ничего не нашел; лишь только в третьей, где-то посередине груды свитков, Каландрилл натолкнулся на карту с вензелем картографа.

Он внимательно рассмотрел ее, мысленно сравнивая рисунок с тем, что в прозрачном воздухе нарисовал ему Варент. Ему казалось: это именно то, что он ищет, хотя и не понимал, неужели карта действительно может им помочь в достижении их цели. Потерев руки о грязные брюки, он поднес свиток поближе к свету, с бесконечной осторожностью расправляя его на бедре. Бумага была ветхой и очень хрупкой, несмотря на пропитывавшее ее масло; чернила выцвели, и он опасался, что они совсем исчезнут при первом же прикосновении. Судя по всему, это была карта мира каким его представляли во времена Фомы. Здесь не было ни Керна, ни Джессеринской равнины, а Лиссе был изображен как огромный выступ земли, на котором находились и Эйль, и Кандахар, а джунгли Гаш были изображены маленьким пятачком; Гессифа не было и в помине. Сбитый с толку, он свернул карту и собирался уже сунуть ее назад в футляр.