— …Будь он проклят на веки веков и пусть не знает в могиле покоя. Вот когда пропали и наши сыны, бабка Чиряша!..

Старый митешский рэзеш плакал, низко склонив седую голову.

— Так погиб наш Ион Водэ. А мертвое тело его Ахмет-бей велел привязать веревками к четырем верблюдам — и, потянув в разные стороны, они разорвали его.

Голос незнакомца пресекся. Люди, собравшиеся на подворье Харамина, молчали, будто прислушиваясь к старинному печальному напеву, звучавшему у каждого в глубине души.

Тут раздались бабьи вздохи и причитания. Батяня Гицэ тяжело вздохнул. Обняв незнакомца, он поцеловал его в правое плечо, словно стал вдруг меньше ростом и выше не мог дотянуться.

— И все? — спросил он своим жиденьким голоском.

Дьяк, сдвинув брови, молчал.

— А что сталось с ополчением, с запорожцами и с братом Иона Водэ?

— Кому какая выпала доля. Многие сложили там головы. Запорожские сотни благополучно достигли днепровских порогов. Ушел с ними и Никоарэ, и меньшой брат Иона Водэ, Александру. Туда же пришли и другие верные государю люди.

— Постой, брат, постой, — вскочил, взъерошив бороденку, Саву Фрэсинел. — Что это за слухи ходили нынче на ярмарке в Тукилацах? Будто бы Никоарэ Подкова, брат нашего государя, ударил четыре дня тому назад на Яссы…

— Может, и верно, — отвечал дьяк, лукаво ухмыляясь.

— Нагрянул на Яссы с большим войском…

— Кто его знает…

— И будто вырезали они стражу господарского дворца: им, вишь, нужен был господарь Петру, тот самый, что строил козни при султановои дворе и накликал беду на государя нашего Иона Водэ.

— Может, и так. Но, по слухам, господарь, хоть и хромой, а утек, не удалось его догнать; укрылся в Галатской крепости, перепугав нежданным своим появлением басурманский отряд, под охраной которого он правит. А может статься, что Никоарэ Подкова искал изменника Иримию.

— Верно, его искал! Истинная правда! — воскликнул корчмарь. — Продал Иримия своего господина.

— Так и было, как ты говоришь, батяня Горашку, — подтвердил незнакомец. — Иримия действительно продал своего господина туркам за тридцать кошелей, как Иуда за тридцать серебряников продал Христа фарисеям. Но что-то не слыхать, чтобы Иримию схватили; не схватили и господаря Петру Хромого.

— Как же так получилось? — величественно пожав плечами, удивился корчмарь. — Разве Никоарэ, брат нашего государя, не с войском напал на Яссы? Уже месяца полтора ходят слухи, что придет к нам князь из Запорожья.

— Ничего путного сказать тебе об этом не могу, батяня Харамин, наморщив лоб, отвечал дьяк.

— И твой товарищ тоже не знает? Может, он что-нибудь слыхал?

Корчмарь давно приметил, что смуглый юноша, приехавший вместе с дьяком на казацкой телеге, порывается что-то сказать.

— Кто он и как его величают? — допытывался Харамин.

— Это Илие Карайман, из Рунка, мой товарищ, мы с ним вместе извозом промышляем. Ему больше песни да игры знакомы, нежели те вести, которых вы, добрые люди, ждете.

— Так что же ты молчишь, молодец? Не можешь порадовать нас добрыми вестями, так хоть сыграй нам на лютне.

Илие Карайман замахал рукой, словно отгоняя назойливую муху.

— Нет, не до песен мне, — проговорил он приятным, певучим голосом. Сердце щемит, плакать хочется. Скажу вам правду, не солгу: известно мне, что на Яссы государь Никоарэ напал с малой дружиной.

Насторожились крестьяне.

— Ну? — подтолкнул ношу корчмарь.

— Вот и все.

— А сколько же было у него товарищей?

— Сколько нужно для доброй охоты, не больше.

— Что ты говоришь, братец? — испуганно крикнул Харамин.

— Что слышал, то и говорю, — продолжал Карайман все тем же кротким голосом. — Ходят слухи, что в Запорожье есть гневливые смельчаки-молодцы, и коль у них какое дело не ладится, они, озлясь, стрелы под облака пускают.

— Орлов, что ли, бьют?

— Нет, в Бога метят.

— Пресвятая Богородица! Неужто они язычники?

— Зачем язычники? Нет, они православные, осеняют себя крестным знамением, как я да вы, но страх до чего отчаянные. От малой искры вспыхивают, как те пищали, что появились теперь в королевских и царских войсках.

— Слыхали мы про пищали. Только верно ли это? Видел ты их своими глазами?

— Видел. Может, и у казаков такие штуки завелись?

— Есть и у них. Достали они пищали на той стороне моря, в Анатолии, куда ходили на чайках.

— Страшное дело, ей-ей!.. Кто же тягаться с ними станет, ежели у них пищали? Ну, ударили они на Яссы, а потом что было?

— Да я и сам не ведаю.

— Домой, знать, вернулись, раз не нашли того, кого искали, и придут в другой раз.

— Я тоже так мыслю.

Смолкли голоса на постоялом дворе Харамина. Кое-кто из крестьян уже стал беспокоиться, не пора ли по домам. Поглядывая прищуренным глазом, высоко ли стоит солнце, печалились, что так быстро пролетел этот день. Все проходит, как часы времени, все течет, как воды Молдовы, лишь горы, покрытые дремучими лесами, стоят неподвижно, властвуя над дальними просторами.

Старик Саву забеспокоился.

— Посижу еще чуток, — решил он, а потом схожу к серому, подпругу подтяну.

Леонте из Мирослэвешт рассмеялся:

— Чу-чуток твой бо-больно до-долгий.

— Да вот хочу кое-что спытать у проезжего доброго человека. Правду ли сказывают, будто государь Ион Водэ был армянином?

— Пустой звон, — отозвался приезжий дьяк. — Мать государя молдаванка.

— Понятно. Моя бабка Чиряша всегда говорит: сын к матери ближе — отца только она знает, да иной раз цветущая дубрава про то ведает.

С трудом поборов желание еще послушать, решил, наконец, подняться и Гицэ Ботгрос.

Дьяк положил ему руку на плечо.

— Хочу я, добрый человек, спросить тебя об одном деле.

— Спрашивай больше, чтоб сидеть мне дольше.

— Хочу знать, есть ли в ваших краях место, называемое Боура?

— Есть такая гора средь кодров[13]. Ее хорошо видно, когда подъезжаешь к межевому столбу Пэстрэвен по тому большаку, что ведет к Баю и Гура-Хуморулуй.

— Спасибо, друг. Жаль, что расстаемся. Мы с моим товарищем Иле поедем в сторону Боуры.

— Не будь у меня этого дела с анафемой, поехал бы и я с вами. Я ведь из тех самых мест, куда вы путь держите. Да кроме дела с анафемой, должен я еще привезти от владыки Евстатия освященные просфоры. Кое-кто из сидящих тут знает, почему я еду за просфорами. Не позволил владыка Евстатий попу нашему Чотикэ совершать таинство причастия, ибо грамоте не разумеет отец Чотикэ. Так ничего не скажешь: батюшка у нас хороший, знает наизусть все молитвы, выучил их в монастыре в Нямце; да, вишь, грамоты не одолел. Для совершения воскресных и прочих служб, и особливо всяких треб, ходит он учиться читать к старой попадье, вдове Олимпиаде, что живет по-соседству от нас в селе Филипены. А кроме причащения, мучается наш поп Чотикэ еще с житиями святых. Их он и разобрать не взялся, не токмо что выучить наизусть. Святых там, яко звезд на небе. Так что наш поп, как пришел к нам служить, перво-наперво спросил:

«Добрые братья во Христе, ведомо ли вам, что сказано в сей толстой книге? Может, кто ведает, а кто и нет. Так пусть сведущие расскажут несведущим. А меня, для Бога, простите; не осилил я эдакого сонмища святых угодников. Если затвержу еще и это наизусть, ей-ей лопну и попаду к Вельзевулу!» Ты не усмехайся, проезжий; многие про такие речи нашего попа слышали, особливо те, кто коротает время у Харамина. А что до анафемы расскажу и про нее, и тогда уж пропадет у тебя охота смеяться. Еду я город Роман просить владыку Евстатия предать еще раз анафеме зятя нашего мазыла, пыркэлаба Иримию, покинувшего и погубившего свою жену, дочь нашего господина. И везу я владыке в мешочке у седла тридцать три восковые свечи: пусть покрепче падет на голову злодея анафема, провалиться бы ему, треклятому боярину, в Геенну огненную. Так что теперь я с тобой распрощаюсь и пожелаю доброго здравия. Может, еще встретимся; если не в раю, куда, как пророчил Ион Водэ, скоро отправятся бояре, так хотя б у райской изгороди, где барашки пасутся, прохладные ручьи журчат и падают на шелковую мураву яблоки с того самого райского дерева, что стоит со времени сотворения мира.