— Заедем, товарищ старший лейтенант? — спросил Баландин.

— К рыбаку, что ли? — в свою очередь, с хитринкой поинтересовался Пыжиков, Привычки Баландина ему тоже были хорошо известны. Не раз он отчитывал его за эти посещения рыбака и с Ромашковым имел неприятный разговор.

Сейчас капитана на заставе не было. Он находился в отряде на сборах. Петр исполнял обязанности начальника.

Прослужили они с Михаилом полгода, но отношения между ними оставались странными. Последнее время резкий, требовательный к себе и к людям капитан Ромашков раздражал Петра, как ему казалось, своей чрезмерной властностью и постоянными служебными нравоучениями, а главное, откровенными намеками на частые и ненужные поездки к метеорологу.

— Уж лучше бы женился, а то вертишься около ее окошек, на коне гарцуешь, как лихой джигит.

— Она через неделю сбежит из нашей дыры…

— Почему же с завода не бежит?

— Вот этого я и сам не понимаю. Чужую душу сразу не разглядишь.

— Кстати, товарищ старший лейтенант, — резко меняя тон, продолжал Ромашков, — душа душой, а служба службой. Вчера старшина заглянул на конюшню и обнаружил спящего в станке Баландина. Ты знал, что он проспал дежурство, а скрыл. Как после такого случая будем заглядывать друг другу в душу? Знал ты об этом или нет?

— Да, знал! — порывисто вскочив, ответил Пыжиков. — Но пять суток ареста, которые ты ему влепил, не та мера наказания. И, кроме того, я ему сделал товарищеское внушение, а этого вполне достаточно, чтобы человек понял.

— Товарищеское внушение?

— Именно! Меня учили этому, как и тебя. Но у нас с тобой разные мнения и разные методы воспитания. Командир прежде всего должен быть товарищем солдату, а не деспотом.

— Крепко сказано! — Михаил положил локти на стол и потер щеки. Это был признак сильного волнения. — Вот что, старший лейтенант Петр Тихонович Пыжиков, скажу тебе начистоту: да, товарищ из тебя этому Баландину получится, а командир ты пока плохой.

— Какой уж есть. Не годен — демобилизуйте.

— Вот как! Значит, держишь в голове эту дрянную мыслишку!

— Да. Держу и не хочу скрывать! Ты ее теперь воскресил. — Петр разволновался и наговорил Михаилу много неприятного, отстаивая право воспитывать солдат по своему методу, но сам же в душе понимал, что он во многом не прав.

Сейчас он вспомнил об этом и покраснел. Хоть и говорил тогда искренне, горячо, однако недовольство собой не покидало его ни на один день. Чего-то недоставало ему в характере, а чего, он сам не знал. «Михаил круто завертывает и забывает, что так сломать можно. На одном дисциплинарном уставе далеко не уедешь», — думал Петр. И в то же время его бесило, что, несмотря на строгость и большую требовательность Ромашкова, солдаты больше уважали и любили капитана, чем его. Почему? Даже в игре в волейбол Петр считал себя лучшим игроком, но его команда всегда проигрывала той команде, где играл Михаил. Пробовали меняться местами — все равно снова проигрывал. Ромашков был упрям и напорист, умел весело, метко высмеивать «мазил». Солдаты в его команде загорались всегда и побеждали противника.

Когда Пыжиков и Баландин подъезжали к длинному, чисто побеленному зданию — общежитию рабочих завода, — было раннее утро. Жены рыбаков только что проснулись и, гремя бадейками, шли к колодцу. Над крышей пекарни курился легкий сизый дымок. Пахло свежевыпеченным хлебом, рыбой и морем. Вдоль пирса застыл металлический транспортер. Рядом с ним двумя посеревшими от пыли горами возвышались бурты соли. На штабелях новых, приготовленных для засолки хамсы бочонках играли яркие солнечные лучи.

В ожидании путины завод все еще стоял. Тихо было вокруг. Только море ворочалось у берега, беспокойно и грузно перекатывало звеневшую гальку.

Метеоролог и радист завода Настя Богунова в своих зеленых спортивных брюках, в беленькой майке, в тапочках на босую ногу приклеивала на щит утреннюю сводку погоды.

Петр подъехал, остановил коня и поздоровался. Девушка в одной руке держала банку с клеем, другой — приветливо помахала ему в ответ и поправила густо лежащие на плечах каштановые растрепанные волосы. Синеглазое, чуть продолговатое загорелое лицо ее с крохотной на щеке родинкой было еще заспано. На упругих щеках, словно на созревающих яблоках, цвел, наливался румянец то ли от жесткой подушки, то ли от неожиданного появления офицера на высоком белоногом коне. Несмотря на заспанный вид, запутанные в волосах перышки и стоптанные тапочки, Настя была очень хороша своей ранней, девичьей зрелостью. Петру казалось, что беленькая майка, туго обтягивающая ее высокую грудь, сейчас лопнет и обнажит коричневый загар, которым так гордилась Настя.

— Как погодка? — доставая из кармана папиросы, спросил Пыжиков.

— Отличная. Ветерок два бальчика, море двадцать три, как молочко парное. Сейчас побегу и с пирса вниз головой — бултых! Прелесть! Давайте вместе, а?

Пыжиков, сильно затянувшись табачным дымом, закашлялся и склонился с седла набок. Настя — этот неукротимый, умный звереныш, приручить которого не было никакой возможности, — вдруг зовет купаться! Да, тут не только можно закашляться, но и захлебнуться! А она стоит, босоногая, косит прищуренными глазами на Баландина и улыбается, словно хочет сказать: «Отъезжай, солдатик, в сторонку, чего зенки-то вытаращил». Так и понял ее Баландин. Тихо тронув поводья, давая дорогу проходившему мимо стаду коров, он отъехал за маленький украинского типа домик. Сытые коровы двигались медленно, лениво помахивая хвостами. Далеко позади, щелкая кнутом, шел пастух Евсей Макаенко, у которого квартировала Настя. Макаенко был дружок ее отца.

— Так не хотите купаться? — спросила Настя и тут же, насмешливо кивнув головой, добавила: — Боитесь? А капитан еще не вернулся?

— Скоро приедет, — неопределенно ответил Пыжиков.

— Как это, скоро? Через день, через два?

— А вы, что… соскучились? — ревниво спросил Петр.

— Вот еще новости! Буду я скучать, тоже скажете… Он у вас вообще такой воображала!

— Но уж это вы зря, — возразил Пыжиков.

— Ничего не зря. Сейнер рыбу привезет, так он весь трюм облазит, все осмотрит. Подумаешь, шпионов ищет… Ему, наверное, и во сне-то снятся одни шпионы. — Настя громко рассмеялась. — Я недавно заплыла с километр, так он шлюпку с солдатом выслал и давай меня отчитывать… Чуть не до вечера продержал у себя. И не проводил.

— А, по-моему, вы ему даже немножко нравитесь, — шутливо сказал Петр.

— А мне-то что! Подумаешь… Я с завтрашнего дня в отпуск иду, отправлюсь к маме. Проводите меня? А то я одна боюсь.

— Кого же вы боитесь?

— Шакалов и кабанов. Кабаны сейчас целыми стадами на кукурузные поля приходят. Ужас, что разделывают! Так проводите?

— Как начальник вернется, я тоже в отпуск ухожу — и пойду с вами хоть на край света.

— Не очень-то я вам верю. Даже искупаться со мной боитесь. Куда там! Скажут, офицер с метеорологичкой в море плавал. Ужас! Ну, всего, а то мой дед приближается, кнутом вытянуть может…

Настя повернулась, перепрыгнув через транспортерную ленту, вбежала на дощатый настил пирса. Быстро раздевшись и вытянув вперед руки, она рыбкой скользнула в море. Вынырнув из-под ласковой волны, помахала растерявшемуся Петру рукой. Он вытащил из кармана платок и вытер взмокший от пота лоб.

Стадо уже прошло. На дороге плавно оседала легкая пыль. Чернобородый, с коротко подстриженными усами Евсей, остановившись, погрозил купающейся Насте кнутом.

— От же, бисова дивка! Ну, погоди…

— За что вы ее браните, Евсей Егорыч? — поздоровавшись с пастухом, спросил Петр.

— За то, що озорует шайтанка, плавает на две версты. — Евсей Егорыч повернулся и положил сыромятный кнут на плечо. На поясе у него висели широкий в кожаных ножнах кинжал и пара огромных орлиных лап со свежими следами крови.

— А это у вас откуда? — рассматривая когтистые лапы, спросил Пыжиков.

— Да зараз тут вышла одна история. И до вас тоже есть дельце. Хотел мальчишку со скотиной оставить да к вам на заставу шагать, а теперь кстати встретились. Сегодня рано утречком поднялся я на Орлиную скалу гнездо пошукать. Вчера этот самый чертяка у меня молодого баранчика утащил. Залез я аж на самый утес, нашел гнездо и косточки моего баранчика. Все я там позорил, а главному хищнику пришлось заряд влепить и лапы отрезать. Вот они, — потряхивая поясом, закончил Евсей.