Офицеры подавленно молчали. Слова генерала легли на сердце тяжким грузом. Чего греха таить — о домике с садиком, с хорошим набором рыболовецких снастей не раз подумывал и подполковник Маланьин, а может, и майор Рокотов. И старший лейтенант Пыжиков чувствовал себя сейчас будто выставленным напоказ в самом неприглядном виде и сознавал, что он заслужил это сам, своими необузданными, беспечными поступками…

— Вот каковы дела! — покачал головой майор Рокотов. «Вот так бы сам себе по башке и стукнул, этим моим рваным сапогом, — может, стало бы легче…»

— А мне просто провалиться сквозь землю хочется, — сказал Маланьин. — Неужели мы уже начинаем горбиться, стареть?

— Ну, до старости расстояние черт меряет, который сидит в нас и крючки точит… Вот мы и попались на такой крючок, — громко сказал Рокотов. — Мы прозевали врагов, с нас и спрос. А теперь должны с честью сойти с этого крючка — найти этих лодочников.

— О каком же, товарищ майор, вы говорите крючке? Я что-то не понимаю, — разрывая и комкая в руке сорванный кленовый листик, спросил Пыжиков.

— На такие вопросы, товарищ старший лейтенант, можно отвечать только детям, потому что они маленькие, а вы взрослый. Давайте лучше помолчим. Смотрите, какая добрая погода. В такую погоду, наверно, можно отличить, ну, скажем, пароход от ялика…

Пыжиков выпрямился и, казалось, стал еще длиннее и тоньше. Из его разжатых пальцев к запыленным сапогам посыпались клочья кленового листочка, которые он тут же растоптал.

Долгий летний день заканчивался. Из-за темноватого пушистого облачка выскользнул солнечный луч и с размаху лег на пурпурные верхушки кавказского черноклена. Рядом рос молодой каштан с побуревшими от зноя листьями. Над ним, упираясь в небо, возвышалась серая скала с острым пиком. В ее выступах, притаившись в затишье, золотистыми грудками лежали вялые, упавшие листья. В бурные штормовые дни их загнал сюда свирепый норд-ост. Но когда подует встречный горный ветер, он крутым вихорьком взорвет, поднимет высохшие листья над скалистой грядой и сбросит в бушующее море. К каштану подошел генерал Никитин. Подтянувшись на носках, он сорвал несколько орешков и, разгрызая твердую, еще чуть-чуть недозревшую кожуру, вернулся к группе тихо беседующих офицеров. Остановившись, генерал отогнул цепкую ветку черноклена, свисавшую на погон майора Рокотова, и неожиданно спросил:

— Какого это вы чертика с крючками вспоминали, майор?

Поражаясь слуху генерала, Рокотов ответил не сразу.

— Не хотите сказать, не нужно. Я ведь краем уха слышал.

— Я сказал, товарищ генерал, — нерешительно начал Рокотов. — Я сказал, что черт крючки наточил и нам подсунул. Вот мы и клюнули…

— Вы что в чертей верите?

— Верю… в того, который во мне сидит.

— Вот как! А может, ему дать отставку?

— Придется, — улыбнулся Рокотов.

— Хорошо. К этой философии мы еще вернемся позже. Вы скажите-ка мне вот что: у тех чертей, которых мы ищем, очевидно, была радиостанция. Как вы думаете?

— Возможно.

— Одна или две?

— Трудно сказать, — пожимая плечами, ответил Рокотов.

— Почему трудно? — с досадой в голосе спросил Никитин. — Надо всегда предполагать худшее. Безусловно, была рация и, наверное, не одна. К тому же в ночь высадки «гостей» в этом районе работал неизвестный передатчик.

— Я таких сведений не имею, товарищ генерал, — сказал Рокотов.

— Не важно. Надо думать не о черте, который в вас сидит, а о реальном противнике. Разве вы не знаете, как материально и технически обеспечены и как подготовлены теперешние нарушители границы? Это не то, что десять-пятнадцать лет назад. Надо искать и найти.

— Ищем, товарищ генерал, — доложил Маланьин, чувствуя, что Никитин нарочито игнорирует коменданта, а все время адресуется к начальнику штаба.

— Знаю, что ищете и не вы одни, — посмотрев на часы, сказал Никитин, думая о том, как ему поступить с подполковником, который до этого считался хорошим офицером.

Разгрызая орехи, Никитин еще раз прошелся по тропе. Он думал о подчиненных ему людях, судьбы которых он должен постоянно поправлять и решать. Никитин взглянул на подполковника Маланьина. Этот человек, очевидно, засиделся на одном месте, пустил в курортном городе житейские корешки и не заметил, как они начали подгнивать. Слишком уютно живет, — как в парничке. Здесь и фруктов много, и вино отличное, и рыбалка. Ради самого же Маланьина, еще молодого офицера, надо сломать этот насиженный уют, вытащить подполковника на воздух, перебросить на другую работу. А что делать с Пыжиковым? О нем генерал думал пока мельком. Он почти совсем его не знал. Тут еще надо разобраться кропотливо и детально. Нелегкое дело — воспитать настоящего офицера, например такого, как капитан Ромашков, которого Никитин знал на Дальнем Востоке вначале солдатом, затем сержантом, а позже молодым офицером. Этот крутолобый, напористый, с широкими бровями парень всегда, на всех должностях был стойким и требовательным к себе.

Да, разная молодость бывает у людей. Генерал представил, как на партийных собраниях поднимает руку и встает с места молодой офицер с новенькими золотыми погонами, с отличной выправкой и просит слова. В таких случаях зал всегда настороженно затихает.

Молодой коммунист начинает говорить. Он смущается и краснеет, иногда не теми словами излагает свою мысль. Это смущение вызывает добрые, сочувственные улыбки. Слова его звучат горячо и торжественно, как вторая присяга. Он обещает товарищам по партии с достоинством выполнять свои обязанности, всеми силами продолжать великие традиции защитников Родины. Значит, не даром потрачен многолетний труд на его воспитание. Крепко потом стучат жесткими ладонями и присутствующие в зале седоусый полковник, бритоголовый генерал и подполковник с погонами врача.

Именно таким, молодым коммунистом, больше всего запомнил генерал Никитин Ромашкова, запомнил с первого партийного собрания. Каков-то он теперь?

— Товарищ подполковник, — спросил генерал Маланьина, — скоро прибудет капитан Ромашков?

— Он уже должен быть здесь. Разрешите послать за ним связного?

— Ну что ж, пошлите, — посмотрев на часы, ответил Никитин. Кстати, товарищ Маланьин, что вы решили делать со шлюпкой?

— Жду распоряжений, товарищ генерал.

— Каких и от кого?

— От командования.

— Вы комендант — единоначальник, какое вы сами приняли решение?

— Я решил оставить ее пока на месте и усилить скрытое наблюдение.

— Хорошо, — сказал Никитин.

Маланьин, отозвав в сторонку связного, отдал ему приказание и объяснил, как разыскать начальника заставы капитана Ромашкова.

Однако искать капитана не пришлось. За скалой послышались шаги. На тропе вскоре показался Ромашков с автоматом в руках, за ним шли сержант Нестеров и солдат Кудашев, вооруженные карабинами. По их грязной измятой одежде и потным раскрасневшимся лицам можно было сразу определить, что они очень спешили и, видимо, прошли немалое расстояние.

Заметив генерала, капитан сбавил шаг, снял на ходу фуражку и притиснул ладонью спадавший на висок чуб. Заправив его под козырек, он надел фуражку и скорыми шагами подошел к Никитину. Здороваясь с генералом, Михаил четко и ловко бросил ладонь к вылезавшему из-под козырька непокорному чубу.

— Здравствуй, капитан, здравствуй, — сказал Никифор Владимирович, с улыбкой оглядывая плотную фигуру капитана и его обветренное усталое лицо. — Я ему свидание назначил, жду, — заметил Никитин, — а он опаздывает…

— Виноват, так случилось. Пришлось немножко задержаться, запыхавшись от быстрого хода и нарастающего волнения, ответил Ромашков.

— Что же случилось? Может, напал на след «гостей»?

— Вроде этого, товарищ генерал, даже немножко страшновато докладывать.

— Даже вот как! — усмехнулся Никитин. Он давно понял или, вернее, по долголетнему опыту почувствовал: офицер принес что-то радостное, ободряющее.

Передалось это и подполковнику Маланьину и майору Рокотову.