— Ну да! Его Настя Богунова в сарай заперла и до вас побигла… Так или не так?

— Немножко не так.

— Ей орден дадут?

— Обязательно дадут, — подтвердил Нестеров. — Ты давай, дружок, потише. А то машешь своим пистолетом, мало ли что может случиться… Подстрелишь еще кого-нибудь.

— Так нет, — успокаивающе и разочарованно ответил мальчишка, это же игрушка, я из полена его выстругал. Вот у тебя — это да! с завистью посмотрев на автомат сержанта, он отошел к своим товарищам, которые ползали вдоль изгороди и разыскивали стреляные гильзы.

— Вот так я и выпустил их, — говорил Петр Рокотову и Ромашкову. — Ночевал с ними под одной крышей, сидел за одним столом, думал только о своей беде, а она была рядом со мной. Так я утерял бдительность, а может быть, не имел ее никогда? — Петр замолчал и низко опустил укутанную бинтами голову.

Хмуро молчал майор Рокотов. Ни слова не проронил и капитан Ромашков.

А вокруг было свежее чистое утро. Над горами поднималось солнце. Ветер качал обрумяненные плоды яблони. Вдоль изгороди шуршали своими лопухами перепутанные плети тыкв, к горячим солнечным лучам поднимали круглые шляпы подсолнухи. Поваленный кем-то, пригнутый вниз молодой тополь вдруг стройно выпрямился и стряхнул с зеленых, израненных листьев мутные, загрязненные капли дождевой воды. Обновленный дыханием жизни, он еще робко и трепетно дрожал, осторожно пошевеливая гибкими изуродованными ветвями. Наступили новый грядущий день и новая жизнь.

А Пыжиков знал, что теперь уже его в войсках не оставят, если бы он даже захотел остаться.

Спустя два месяца, вручая Лукерье Филипповне медаль «За отличие в охране государственной границы СССР», генерал Никитин крепко пожимал ей руку и сказал:

— Носите с честью. Спасибо вам за то, что вы воспитали таких замечательных дочерей.

Взволнованные и смущенные Настя и Валя ожидали своей очереди. Они тоже были награждены такой же высокой и почетной наградой.

— Это, товарищ генерал, Родине нашей спасибо. Я их грудью своей кормила, вырастила, а Родина их уму-разуму научила… Пусть ей и служат, пусть почитают ее, как мать свою, — ответила Лукерья Филипповна и по крестьянскому обычаю поклонилась, тронув рукой теплую, нагретую солнцем землю.

— Еще раз спасибо вам за хорошие слова ваши, — сказал генерал и тоже склонил свою седовласую голову. Потом, встряхнув ею, прищурив заблестевшие глаза, улыбнувшись, добавил: — А к ним, мать, я обязательно приеду на свадьбу.

— Такому гостю, как вы, почет и место. Милости просим, проговорила Лукерья Филипповна. — А свадьба скоренько будет. Все уже решено, — лукаво поглядывая на зардевшуюся Настю, — продолжала она. — Решила моя Настенька связать свою жизнь с пограничниками крепким червонным матузочком, так говорят на Украине, — доброй, значит, веревочкой…

— Кто же жених?

— Нашелся такой… Капитан Михайло Ромашков.

— Это, Лукерья Филипповна, мой крестник.

— Вот и добре! Будете его хлопцев крестить, только не у попа в кадушке, а в люльке на подушке да за богатым столом, за доброй чаркой горилки.

— Принимаю, Лукерья Филипповна, и благодарю от всего сердца!

После того когда отзвучали последние слова приветственных речей, Лукерья Филипповна еще раз подошла к генералу Никитину и, теребя кисти белого пухового платка, смущенно спросила:

— Вы не можете мне сказать, товарищ генерал, про одного человека?

— А что это за человек?

— Ваш офицер. Тот что меня тогда в сарае запер. Петром его звать.

— Знаю такого, знаю, — подчеркивая последнее слово, ответил Никитин. — Он нужен вам?

— Да. Повидать бы его.

— Он уехал домой.

— Когда вернется, передайте ему поклон мой.

— Он, Лукерья Филипповна, уехал совсем, — задумчиво ответил Никитин.

Уже в машине Никитин еще раз перечитал письмо Петра Пыжикова. Вот что тот писал генералу:

«…Я сам толком не знаю, что меня больше всего огорчает. Проваленные экзамены в институт или сытый домашний обед, приготовленный на заработанные отцом деньги. Мне раньше казалось, что я умнее других, талантливее, грамотнее. Теперь со всей неумолимой очевидностью обнаружилось, что плохо я учился и многое позабыл из того, что знал. Я понял, что человек в наше время должен все время учиться и доучиваться, если он и работает у станка или носит офицерский китель. А я, не усвоив азы, не сделав в жизни ничего полезного, мечтал о профессорской кафедре, добивался, чтобы уйти с заставы, о которой я тоскую теперь каждый час, каждую минуту. Я завидую каждому проходящему мимо меня солдату и офицеру. А вечерами, тайком от родителей, надеваю мундир с погонами и выхожу на Невский проспект, отдаю честь старшим офицерам, приветствую защитников моей Родины. Вот до чего я дошел, товарищ генерал! Сейчас, когда я пишу эти строки, перед моими глазами стоит далекая приморская застава или высотная горная. Я служил на той и на другой. Я вижу низенький белый домик, красный трепещущий на крыше флаг, слышу голос начальника заставы, тихий и твердый, как у моего друга капитана Ромашкова, отдающего боевой приказ на охрану государственной границы. После этого у меня начинает темнеть в глазах. Вспоминая майора Рокотова, над которым я подло в душе и даже въявь издевался, я готов поцеловать край его зеленого плаща. Это — неутомимый в труде, влюбленный в границу человек. Жаль, что я поздно его понял. Когда я иду вечером по улице, встречаю шествующих надменно холодных гордецов в залихватских костюмчиках с галстуками пестрой расцветки, я презираю их „демоническую“ напыщенность, презираю и самого себя. Она прилипала в ранней моей юности и ко мне, прилипала, как мало видимый паразитический микроб, с которым беспощадно боролись мой друг Михаил Ромашков и майор Рокотов. Вы, товарищ генерал, сказали мне в глаза всю горькую правду. Считаю, что я демобилизован правильно. Но тяжесть вины только сейчас начинает сказываться в моем сердце. Я готов начать службу с самой почетной и важной должности — с солдатской. После долгих и нелегких раздумий я чувствую, что готов и хочу охранять нашу родную границу, о чем и прошу Вашего разрешения. Все зависит от…»

Не дочитав несколько строк, Никитин свернул письмо, аккуратно подравнял края. С минуту подержав в руках, он бережно положил письмо в карман. Когда и что он ответил на него, пока не известно.

Павел Ильич Федоров родился в 1905 году на Урале, в поселке Ильинском Ново-Покровского района Оренбургской области. Работал секретарем комсомольской ячейки и сельского Совета. С 1924 года работал селькором уездной и центральных газет. В 1934 году состоял членом литобъединения при Гослитиздате, встречался с Алексеем Максимовичем Горьким, от которого получил много цепных творческих советов.

В 1930 году работал инструктором Кваркенского райполеводколхозсоюза. Учился на курсах финансистов-экономистов. В последние предвоенные годы работал старшим инспектором-ревизором Наркомата угольной промышленности СССР в Москве.

С первых дней войны ушел на фронт. Был командиром конной разведки полка МВД. Командовал сабельным эскадроном особого пограничного полка. Участвовал в боях под Москвой в должности помощника начальника штаба полка по разведке в корпусе генерала Доватора. В 1943 году, будучи начальником штаба полка, был вторично тяжело ранен и в 1944 году демобилизован из армии по инвалидности. Награжден орденами и медалями Советского Союза, в том числе медалью «За отличие в охране государственных границ СССР».

В течение шести лет (1944–1949 гг.) работал над романом «Генерал Доватор». В 1951–1952 годах напечатаны повести «На фронте» и «Дело чести». В 1953 году вышел роман о пограничниках «В Августовских лесах», а в 1955 году — роман об уральских золотых приисках «Синий Шихан». В 1957 году написана повесть «Встречный ветер».