Вот они «дают» уже строевым, скосив глаза направо, на знамя, на командование бригады.

– Хорошо идете, бронебойщики!

И они отвечают под левую ногу:

– Служим! Советскому! Союзу!

Вечером, когда они ужинали – на ужин была рисовая каша с тушенкой, – Алеша сказал:

– Полк этот запасной как дурной сон вспоминается. Правда?

Николай засмеялся:

– Еще бы!

Стали изучать парашют ПД-41 – купол, стропы, подвесная система, тренироваться – прыгать на землю с четырехметрового трамплина, не с парашютом, конечно, просто так.

Командир взвода, москвич, молодой, но уже воевавший и раненный, говорил:

– Нужно хорошо свое дело знать, очень хорошо знать то, что делаешь. Материальную часть знать в совершенстве. Ясно? Это еще Суворов говорил, что солдат должен знать свой маневр. Ясно? Еще важна и привычка, навыки. Это с опытом приходит. На фронте, например, надо исполнять определенные правила, иначе погибнешь сразу ни за грош. Ясно? Как, скажем, в большом городе, вот у нас в Москве, нужно знать правила уличного движения. Перешел улицу, а там еще трамвай или левый поворот. Провинциал мечется, а москвич идет спокойно, многое инстинктивно делает. Он уже приобрел навыки, у него точная реакция. Ясно? Вот и при прыжке с парашютом то же самое. Знание, хладнокровие, расчет! А теперь можно покурить. Разойдись!

Алеше очень нравился лейтенант.

Подошли к аэростату, влезли в его корзину – Николай, Алеша, третий номер их расчета маленький Колотилов и парашютист-инструктор. Сели, посмотрели друг на друга.

Дали команду, и аэростат вознесся ввысь с такой прытью, с такой неожиданной легкостью, что они ахнули. Он взлетел стремительно, как воздушный шарик, вырвавшийся из рук малыша, – голубому пространству, которое его влекло, было безразлично – детский шарик это или аэростат.

Сверху открывался большой кругозор, как с балкона, скорее как с площадки, которые бывают на высоких старых башнях или на пожарной каланче, – обзор на все четыре стороны. Только этот балкон, эта площадка все время поднималась и поднималась, заставляя быть собранным и напряженным.

Вдруг аэростат резко мотнулся в сторону, как, бывает, воздушный шарик или воздушный змей, – почти горизонтально, потом опять вверх. Наверху был ветер, сильный ветер. Корзина стала раскачиваться.

– Приготовиться! – сказал инструктор.

Первым прыгал Алеша. Не потому, что он был самый смелый, а потому, что он вошел в корзину последним, просто так получилось. Теперь он стоял, держась за бортик, не глядя на Николая.

– Пошел!

Алеша помедлил всего мгновение, а потом, судорожно глотнув воздуху, перепрыгнул низенький порожек и разом исчез, ухнул вниз, как в прорубь.

– Молодец! – Николай встал, подошел к раскрытой дверце.

Корзину сильно раскачивало.

– Пошел!

Николай прыгнул не как следовало – ногами вниз, а как плохой пловец, упал вперед, плюхнулся. животом на тугой, ощутимо движущийся воздух. Он полетел так, ничего не помня, ожидая удара, но тут его дернуло вверх, будто кто-то схватил за шиворот, – это над ним раскрылся белый перкалевый купол.

Ветер был сильный, Николай болтался на стропах, как маятник, но не обращал на это внимания: «У земли затихнет!»

Он не видел, как идущий следом Колотилов не захотел прыгать, стал цепляться, как инструктор ловко оторвал от бортика его пальцы, и Колотилов, тихонько вскрикнув, оборвался вниз, и над ним тоже распустился купол: он раскрывался автоматически – принудительное раскрытие.

Николай посмотрел вниз. Ниже его и впереди по движению опускался Алеша.

– Алеша! – крикнул Николай.

– Ага!

– Как дела?

– Порядок!

Еще не один раз ему случится прыгать вот так вслед за Алешей и с удовольствием спрашивать в воздухе: «Как дела?» – и с удовольствием слышать: «Порядок!»

Ветер был сильный, их отнесло километра на полтора, там уже сидели, собрав парашюты, и курили прыгнувшие раньше их ребята.

Занимались много: и прыжки, и матчасть, и длинные, изнурительные «выходы», и стрельбы.

Алеша слегка побаивался стрелять из ПТР, остерегался отдачи. У винтовки и то отдача сильная, а тут такая махина – как даст в плечо. И он срывал спусковой крючок, нажимал не плавно, а резко, ствол сдвигался, все прицеливание шло насмарку.

Командир отделения Карпов заметил это, – Егорычев, крючок срываешь!

– Я не срываю, товарищ гвардии сержант!

– Давай на огневой рубеж!

Алеша лег, прицелился, а потом, невольно зажмурившись, дернул крючок. Послышался сухой щелчок, выстрела не последовало.

– А оно не заряжено, – сказал Карпов, очень довольный своей хитростью. – Теперь сам видишь, что срываешь! Повторить!

Алеша уходил с огневого рубежа, опять возвращался, усталый, мокрый, пока другие отдыхали в тени. Теперь, когда ружье было не заряжено и отдачи быть не могло, он плавно нажимал пальцем на спусковой крючок.

– Плечо, плечо сильней прижимай к прикладу.

Другие снова стали стрелять по мишеням – макетам танков. Алеша подошел, должно быть в тридцатый раз, лег, тщательно прицелился, плавно потянул крючок. Выстрел грохнул неожиданно. Пока он уходил с рубежа, Карпов зарядил ружье.

Сейчас он оторвал от глаз бинокль.

– Есть попадание!

Они стояли в строю на опушке леса, а перед ними на траве стояло на двух своих железных ножках новое противотанковое ружье.

– Получаем новое оружие, – говорил лейтенант, прохаживаясь вдоль строя, – более совершенное, более мощное. Ясно? Противотанковое ружье системы Симонова вместо системы Дегтярева, которое было у нас на вооружении до сих пор. Ясно? Новое ружье имеет более совершенный дульный тормоз, лучше амортизирует, специально для вас, Егорычев. Оно тяжелее, но разымается на две части – ствол и коробку. – Он показал, как это делается. – Ясно? Это удобно в походе. Колотилов, покажите, как разымается ружье. Правильно, становитесь в строй! Главное же в том, что оно, в отличие от однозарядного дегтяревского, пятизарядное. Ясно? На что похожа магазинная коробка этого ружья?

– На СВТ!

– Правильно, Авдюшин. Молодец! Но самозарядная винтовка Токарева часто отказывала – это ружье действует хорошо. Сейчас получим у старшины ружья, очистим от заводской смазки – и на занятия. Ясно?

Пришло на новый адрес письмо от Клавы и фотография – она держит мальчика, серьезного, с напряженным взглядом. Николай долго смотрел на карточку, качал головой:

– Надо же! Похож? Снимусь, им фото вышлю… На обороте письма карандашный контур – детская рука с растопыренными пальчиками и приписка: «Вот какая ручка у нашего Миши».

Николай засунул письмо в бумажник – надо было идти в наряд – и словно забыл о нем.

Через неделю он проснулся ночью в землянке от острой, как боль, тоски по жене и сыну.

…Совершили учебный групповой прыжок с самолета, приземлившись, разыскали ПДММ (парашютно-десантный мягкий мешок, сбрасываемый на грузовом парашюте) со своим ружьем, отрыли окопы, вскоре опять поднялись, марш-бросок через лес километров двадцать. Кроме десантного рюкзака, лопатки, противогаза, фляжки, финки, автомата, плащ-палатки (горе, если это плохо подогнано!), ствол и коробка (она вдвое легче ствола) противотанкового ружья. Они несут их по очереди – три номера расчета. Маленький Колотилов с коробкой отстает. Сержант Карпов выхватывает ствол у Николая – у самого Карпова нет ружья, он командир отделения. Карпов кричит:

– Помоги Колотилову! Где коробка?…

Ствол без коробки не оружие. Николай бежит обратно, крикнув Алеше: «А ты – вперед!» – видит Колотилова, который плетется по лесу, хватает коробку, бежит, хрипя: «За мной!»

Колотилов не может поспеть, снова отстает, а Николай догоняет своих, передает коробку Алеше. Ворот у Николая распахнут, пилотка в кармане, грязный пот течет по лбу.

– Шире шаг! – командует лейтенант.

На опушке остановились, долго не могли отдышаться.

Снова лейтенант расхаживал перед строем.

– Вы бронебойщики! Ясно? Танки должны вас бояться, а не наоборот. Вы видите все, обзор из танка ограничен; вы можете зарыться в землю, а он нет! Чем ближе вы к танку, тем вы страшней для него, а не он для вас! Ясно? Объясняю задачу.