«Большевики были против индивидуального террора, — говорил Вдохновитель. — А почему? Потому что террор уже имел место и уже сделал своё дело: разрыхлил царский режим, подготовил массы людей к массовому террору. Когда речь идёт о социальной революции, без индивидуального террора не обойдёшься. Технически социальный переворот и начинается с устранения личностей определённого рода. После переворота на Западе мы сами прекратим индивидуальный террор и уничтожим террористов. И устроим там свой, массовый террор. Революция, технически говоря, и есть превращение индивидуального противозаконного террора в узаконенный массовый».

Когда я вспоминаю такие разговорчики Вдохновителя, меня посещают радужные идеи насчёт развития терроризма в Советском Союзе. Например, послать бы пару квалифицированных специалистов из «Красных бригад» в Москву, они бы быстро наладили там подготовку террористов на европейском уровне. Не успел, однако, я додумать эту идею до конца, как почувствовал на расстоянии гомерический хохот Вдохновителя. «Вы там глупеете не по дням, а по часам, — прохрипел он, задыхаясь от смеха. — Ты позабыл, где эти специалисты для „Красных бригад“ и прочих организаций такого рода готовятся?! Да таких специалистов у нас самих пруд пруди. Только они нам без надобности у себя дома. Знаешь, сколько важных персон у нас погибает ежедневно только от пьянства и обжорства? К чему нам ещё террористы?! Возьмём крайний случай: покушение на Брежнева. В него можно всадить хоть сотню пуль, ничего этим все равно не добьёшься. Если нужно, с него сдерут шкуру, натянут на примитивнейшего робота, и тот будет ещё лучше прежнего Брежнева исполнять его функции. А о покушении так никто и не узнает. Как будто его вообще не было.

Позвонила госпожа Анти и предложила встретиться в кафе в десяти минутах ходьбы от Пансиона. Я согласился, надеясь на то, что она угостит меня хотя бы чаем или кофе.

Внешне госпожа Анти оказалась очень похожей на известную в Москве борциху (борциха — женский вариант борца) против антикоммунизма. По убеждениям же она оказалась её противоположностью — борцихой против коммунизма. Явление поразительное: каждый советский прохвост имеет своего негативного двойника на Западе. Как и тот важный человечек, она начала меня поучать. Некоторое время я терпел. А потом сказал ей, что к такому обращению не привык, что даже в КГБ со мной беседовали с большим уважением, и попросил её «заткнуться». Она заорала, что ей теперь ясна моя сущность (никогда раньше не предполагал, что у меня есть некая сущность!), что я — агент Москвы. Я попросил её сообщить об этом тем, кто меня допрашивает, ибо доверчивые чиновники из разведывательных служб не верят в то, что я — агент КГБ. И от себя она может добавить, что я прибыл сюда не столько для установления коммунизма, который я не люблю (ибо испытал на собственной шкуре), сколько для разрушения капитализма, который я хотел бы испытать, но не на своей, а на чужой шкуре. Она ничего не поняла и пообещала разоблачить меня в прессе. Хотя чай заманчиво дымился на столике, я молча покинул госпожу Анти, дав себе слово никогда с подлинными антикоммунистами дела не иметь. Они отличаются от подлинных коммунистов только обратным знаком своей злобности и глупости. До полуночи бродил по безлюдным улицам чистенького города. Временами вспоминал предупреждения моих бывших соотечественников, что на Западе вечером выходить на улицу опасно — ограбят и убьют. Но на меня никто не обращал внимания. Где вы, грабители и убийцы? — тщетно взывал я. Ограбьте и зарежьте меня! А не то я сам от тоски кого-нибудь зарежу!

Угроза госпожи Анти разоблачить меня публично как советского агента рассмешила меня. Я уже точно знал, что она этого ни в коем случае не сделает, потому что считает меня настоящим агентом, а не мнимым. А знал я это по той причине, что уже открыл здесь одно удивительное явление. В КГБ мне о нем почему-то не сообщили. Неужели не заметили? Если так, то я преувеличивал их интеллектуальные способности. Явление это состоит в том, что здесь публично разоблачают как советских агентов лишь ни в чем не повинных людей, а настоящих агентов не разоблачают или разоблачают тогда, когда они арестовываются и предаются суду (очень редко) или высылаются (ибо имеют дипломатический иммунитет). Почему? Потому что невинные люди больше похожи на агентов, чем реальные агенты. Последние быстро приспосабливаются и начинают вести себя так, как хотелось бы их возможным разоблачителям. Невинные люди ещё пытаются вести себя независимо, чем вызывают раздражение у разоблачителей. Разоблачать реальных агентов опасно, а невинных людей — безопасно. Известны случаи, когда реальные агенты подавали в суд на своих разоблачителей и выигрывали процессы. Случаи же, когда в суд подают невинные люди, практически не встречаются. Говорят, был всего один такой случай, причём невинно оклеветанный человек процесс проиграл.

Дом, куда я время от времени хожу для бесед, строился в гитлеровские времена. И потому очень похож на московские здания сталинских лет. На фасаде — три скульптуры: рабочего, крестьянина и женщины с ребёнком. Рабочий — с молотком, а крестьянин — с косой. Если бы он был с серпом, то сходство с Москвой было бы полным. Женщина с ребёнком символизирует Родину. Она режет хлеб. Обе руки у неё заняты. Младенца она не держит совсем. Тот сам вцепился своими детскими ручонками прямо в сонную артерию мамы. Впечатление жуткое.

— Что вы думаете о деятельности западной пропаганды в Советском Союзе?

— Она построена так, чтобы провоцировать в Советском Союзе именно такие явления, которые здесь, на Западе, можно истолковать как оправдание затрат на неё. Так что она работает в основном на себя.

— А в чем, по-вашему, должна выражаться реальная эффективность нашей пропаганды в Советском Союзе?

— В явлениях внутренней советской жизни, т.е. в явлениях несенсационных и часто недоступных западным наблюдателям. Люди, поддавшиеся влиянию западной пропаганды, должны оставаться в Союзе, должны жить и действовать в глубинах советской жизни, не рассчитывая на известность и помощь со стороны Запада.

— Но тогда невозможно будет проконтролировать работу лиц, вовлечённых в эту пропаганду.

— Этим делом должны заниматься умные и образованные люди, настоящие знатоки советской жизни, которым можно будет доверять.

— А где таких людей взять?

— Несколько человек можно найти готовыми, остальных можно подготовить.

— Но это — единицы, от силы — десятки. А нам нужны тысячи.

— Для настоящего дела важнее качество, а не количество. Лучше одна толковая статья, переданная по радио несколько раз, чем десятки пустяковых материалов, мелькающих один за другим и не западающих в душу. Лучше заслать одну стоящую книгу, но заслать на самом деле и в больших количествах, чем десятки книжонок, годных лишь на макулатуру...

— Такая перестройка...

— Я не предлагаю ничего перестраивать. Я предлагаю лишь кроме того, что у вас уже есть, наладить серьёзное изучение советского общества. Чтобы наносить врагу эффективные удары, надо знать его подлинную натуру. Ваше дело — наносить удары по вашему врагу, моё дело — изучать вашего врага.

— И вашего.

— Советское общество не враг мой, а лишь объект изучения.