Кингсли указал на него. - Хорошо. Кто-то же должен. В этом и есть причина этого... - Он взмахнул рукой снова.

- Этого чего?

- Хорошего поведения?

- Я только что рассказал тебе, что в семинарии каждую неделю ходил в бордель, чтобы учиться садизму. У тебя интересное определение хорошего поведения.

- Когда я приехал в Святого Игнатия, все тебя боялись. Все. Tout le monde¹⁰. Даже священники, хоть и любили тебя. Ты даже не говорил с другими учениками. Ты был эдакой недоступной блондинистой крепостью, и все ненавидели тебя, по веской причине. Что случилось?

- Я повзрослел, - ответил Сорен. - Я больше не в школе. Это творит чудеса с человеком.

- Мне не нравится, - заявил Кингсли.

- Я не нравлюсь тебе?

- Нет. Да. Не знаю, - признался Кингсли. - Когда мы были в школе, мы были словно испуганные щенки, а ты, ты был волком. Мне не нравится видеть тебя...

- Каким?

- Одомашненным. Они даже ошейник на тебя надели.

- Я сам надел на себя ошейник.

- Раньше ты пугал меня.

- А ты не думал, что причина, по которой я тебя сейчас не пугаю, в том, что ты больше не щенок?

Сорен ждал.

Кинг посмотрел на Сорена и гавкнул. Сорен просто смотрел на него. Может, в следующий раз ему стоит попробовать укусить?

- Если тебе от этого станет легче, - произнес Сорен, - волк все еще здесь, но он на более крепком поводке.

- Со мной ты отпускал волка с поводка.

- Именно поэтому мне нужен был более крепкий поводок.

- Не знаю, хочу ли платить этой Магдалене за то, что сделала тебя скучным.

- Что она сделала, так это заставила меня принимать себя менее серьезно, а это, знаешь ли, первое из трех чудес, за которые ее нужно причислить к лику святых.

- Я ей завидую, - признался Кингсли. - Ты был в ее жизни. Я не думал, что увижу тебя снова.

- Если бы не она, у нас бы не состоялось этой беседы, - ответил Сорен. - Без ее помощи я бы не смог встретиться с тобой лицом к лицу.

- Тогда, вероятно, я тоже ей должен. Даже когда ты кричишь на меня.

- Я не кричу.

- Какой у нее адрес? - спросил Кингсли.

- Зачем?

- Я отправлю ей чек. Если она та причина, по которой ты здесь, тогда я должен и тебе, и ей.

Сорен вздохнул, взял ручку и клочок бумаги со стола Кингсли и написал адрес. Он протянул его, и Кинг потянулся за ним. Сорен вырвал его из хватки.

- Я знаю, что ты делаешь, - сказал Сорен.

- И что я делаю?

Священник перевел взгляд направо и многозначительно посмотрел на архив Кингсли.

- У Блейз длинный язык, - проворчал Кингсли. - Одно из ее лучших качеств. Обычно.

- Вот, - ответил Сорен и передал адрес Кингсли. - Тебе стоит ее навестить. Она может помочь тебе так же, как помогла мне.

- Я в порядке, - отрезал Кингсли. - Ты ведешь себя так, будто я разваливаюсь на части.

- В прошлом году тебя подстрелили, и ты едва не умер.

Кингсли пожал плечами.

- У меня все неплохо сложилось, не так ли? Кто-то пришел к моему смертному одру и оставил «Прости меня» подарок.

- Это был не подарок. И не было извинением. Это было платой.

- Платой? За что?

Сорен потянулся в карман брюк и достал крошечный прозрачный пластиковый контейнер. Он поставил его на стол Кингсли.

- Что это? - спросил Кингсли и поднял контейнер. Несколько кусочков металла блестело в лучах полуденного солнца.

- Если бы ты был котом, это была бы одна из твоих жизней.

- Это моя пуля? - удивленно спросил Кингсли.

- То, что от нее осталось.

- Почему она у тебя?

- Я хотел ее, - ответил Сорен. - Я взял ее. Я заплатил за нее. И теперь ты ничего мне не должен.

- Они отдали тебе ее в больнице?

- Я попросил.

Кингсли вертел контейнер, притворяясь, будто изучает шрапнель. По правде говоря, ему было все равно, как она выглядит. Все, что имело значение, это почему Сорен хранил ее. Почему? Это был талисман? Сувенир? Напоминание о последнем разе, когда они видели друг друга? Кингсли думал о том, чтобы опустить руку в карман. Там лежал небольшой серебряный крестик на порванной серебряной цепочке - напоминание, которое он сохранил после первой ночи с Сореном. Крестик и воспоминания.

- Ты хранишь это? Все это время с тобой была моя пуля? - спросил Кингсли.

- Да. Если хочешь ее вернуть, тебе придется заплатить.

- Я никогда тебя не пойму, - заявил Кингсли.

- Тогда перестать пытаться. - Он вытянул руку, и Кинг бросил контейнер с фрагментами пули ему на ладонь. Ему нравилась идея того, что Сорен носил с собой кусочек его. Было ли что-нибудь более интимным для жертвы, чем орудие, которым ее едва не убили? Эти фрагменты пули были внутри тела Кингсли и чуть не уничтожили его. Вместо прекращения его жизни они изменили его жизнь. Неудивительно, что Сорен испытывал такое родство с этими смертоносными остатками. У них было столько общего.

Сорен положил в карман контейнер с фрагментами пули Кингсли.

- Ты готов? - спросил Сорен.

- Да. К чему?

Сорен улыбнулся дьявольской сексуальной улыбкой, которая заставила Кингсли на момент забыть, что в его кабинете сидел не католический священник и не прежний Сорен, который использовал его в качестве человеческой жертвы на регулярной основе.

Он поднял руку и поманил Кингсли пальцем.

- Сейчас? - уточнил Кингсли.

- У тебя были планы? - поинтересовался Сорен. - Как тебе известно, мое свободное время ограничено.

- Вечером проводишь сеанс экзорцизма? - поддел Кингсли.

- Хуже. Консультирую пары.

- То же самое, - ответил Кингсли. - Это все ты виноват. Никто не сказал тебе найти нормальную работу.

Кингсли встал и обошел стол.

- Мне нравится моя работа, - произнес Сорен и последовал за Кингсли - И тебе стоит подумать о работе. Ты будешь приятно удивлен, когда узнаешь, как приятно быть полезным обществу.

- А знаешь, что еще приятно?

- Что?

- Не иметь работы.

Кингсли отвел Сорена в свою личную комнату для игр.

- Это мой настоящий офис, - сказал Кингсли, открывая дверь. У него был Андреевский крест, козлы, крестообразная распорка и несколько других, все виды манжет для бондажа и все мыслимое оборудование, которое могло понадобиться одному человеку.

- Нравится?

- Годится, - одобрил Сорен, хотя Кингсли заметил, с каким интересом Сорен рассматривает все вокруг.

Все спальни в его доме были оснащены БДСМ оборудованием. Ванильных тут не приветствовали. И в тех редких случаях, когда они проникали в его дом, больше они таковыми не являлись.

- Как часто ты играешь? - спросил Кингсли.

- Всякий раз, когда могу, - ответил Сорен. - Когда безопасно. Если я держусь больше месяца, то становлюсь... Какое бы слово подобрать?

- Смертоносным?

- Неприятным. А ты?

- Так часто, как могу. По крайней мере, раз в день.

- Раз в день? И кто счастливый обладатель этой чести?

- Поверь, у тебя нет времени на список тех, с кем я играю. Я, вероятно, трахнул каждого сабмиссива на Манхэттене. Возможно, мне придется переехать в Бруклин.

- Только сабмиссивов?

- Только сабмиссивов.

- Необычно для тебя, не так ли? - Сорен скрестил руки на груди и посмотрел на Кингсли.

- Почему? Потому что я подчинялся тебе и должен делать то же самое для остального мира?

- Не для остального мира. По крайней мере, для одного человека. Насколько помню.

- И что ты помнишь?

- Как сильно ты нуждался в этом, хотел этого.

- Я нуждался в тебе, а не в этом.

- Ты любил подчиняться боли. Почему изменился?

- Я больше не подчиняюсь. Точка, - отрезал Кингсли. - Конец.

Сорен изучал лицо Кинга, словно смотрел на инопланетянина.

- Ты собираешься научить меня трюку с кнутом или нет? - потребовал Кингсли.

- Да, но этот разговор еще не закончен, независимо от твоего решения.

- Покажи мне трюк.

- Нет никакого трюка, - ответил Сорен, изучая ряды кнутов на стене. Он выбрал один, натянул его, снова свернул и вернул на стену. Второй кнут оказался больше ему по вкусу. - Он требует много практики. И я не такой учитель, какой была Магдалена. За две недели она может научить тебя подбрасывать четвертаки концом кнута.

- Тогда почему не она меня учит?

- Она сейчас в Риме. Ты раньше пользовался кнутом?

- На спине, там больше площадь.

- Тогда тебе нужно практиковаться на меньших целях. Не на человеке. - У Сорена была одна из визиток Кингсли. Он повесил ее на крючок в стене.

- Ты хочешь, чтобы я ударил по ней? - спросил Кингсли. - По визитке?

Сорен положил ладонь на центр груди Кингсли и оттолкнул его назад... назад... назад, пока тот не уперся спиной в стену.

- Нет, - ответил Сорен. - Я ударю по ней. А ты будешь смотреть. На безопасном расстоянии.

Сорен отошел, свернул кнут, выставил правую ногу вперед и затем отпустил конец кнута с быстрым щелчком. Кончиком кнута, Сорен разрезал визитку ровно пополам.

Кингсли зааплодировал и подошел к визитке. Удар разрезал карточку ровно между словами Эдж и Энтерпрайзес.

- Какой хороший трюк, - впечатленно ответил он.

- Кнуты мультифункциональны, - сообщил Сорен. - Хороши для боли. Хороши для бондажа.

- Бондажа? - переспросил Кингсли и потянулся к визитке.

Сорен взмахнул кнутом в его сторону. Он обернулся вокруг запястья Кингсли. Француз усмехнулся, когда тот затянулся туже, и Сорен потянул, притягивая Кингсли ближе.

- Мило, - протянул Кинг, его дыхание участилось. - Что еще?

- Запястья, - ответил Сорен, оборачивая второе запястье Кингсли кожаным кнутом. - Даже лодыжки. И шея тоже, но нужно быть осторожным. Хочешь увидеть любимый прием Магдалены?

- Покажи.

Сорен поднял восьмидюймовый кнут между запястьями Кингсли. Он быстро развернул и прижал Кинга спиной к своей груди, плотно обворачивая кнут вокруг его шеи.

Мир ушел из-под ног Кингсли.

Он моргнул, и стены стали черными, температура упала, и, когда он сделал вдох, ощутил аромат серы.

Кинг упал на колени и дернул за путы на шее. Если он мог просунуть пальцы, значит у его горла есть шанс. Воздух покинул комнату. Он ничего не слышал, ничего не видел. Но мог чувствовать, и то, что он чувствовал, это дыру в груди, треск костей и коллапс легкого.

Без воздуха. Ни вдоха. Неважно, как глубоко он вдыхал, как глотал, как боролся, он не мог получить воздуха.