— Буду рад познакомиться с вами, — ответил он.

— Я нахожусь за углом, в «Старой Вене».

— Может, встретимся завтра? У меня был очень напряженный день.

— Гарри просил позаботиться о вас. Когда он умирал, я был рядом с ним.

— Я думал… — начал Мартинс и осекся. Ему хотелось сказать: «Думал, он умер мгновенно», но что-то его удержало. Вместо этого он продолжил:

— Вы не назвали своей фамилии.

— Курц, — произнес голос. — Я бы заглянул к вам, но австрийцев не пускают в отель Захера.

— Могли бы мы встретиться утром в «Старой Вене»?

— Конечно, — ответил голос, — если вы совершенно уверены, что дотянете до утра.

— Как это понять?

— Гарри беспокоился, что у вас не будет ни гроша.

Ролло Мартинс, не выпуская трубки, снова лег в кровать и подумал: «Приезжайте в Вену делать деньги». Вот уже третий человек менее чем за пять часов предлагал финансировать его. И сдержанно ответил: «О, до встречи с вами я продержусь». Не имело смысла отвергать предложение, не зная, что за ним кроется.

— Тогда, может, в одиннадцать в «Старой Вене» на Кертнерштрассе? Я буду в коричневом костюме, с одной из ваших книг.

— Отлично. Как попала к вам моя книга?

— Дал Гарри.

Голос был доброжелательным и внушающим доверие, но, пожелав доброй ночи и повесив трубку, Мартинс невольно подумал, что если перед смертью Гарри был в полном сознании, то почему не попросил предупредить телеграммой его приезд? А ведь Каллаган говорил, что Гарри умер мгновенно — или, как он выразился, «безболезненно». Или он сам вложил в уста Каллагану эти слова? И тут у Мартинса возникло твердое убеждение, что со смертью Лайма что-то неясно, что полиция по тупости не смогла чего-то раскрыть. Он попытался сделать это сам, выкурил в раздумье две сигареты, но в конце концов заснул, не поужинав и не раскрыв тайны.

«Что мне сразу не понравилось в Курце, — рассказывал Мартинс, — так это его парик. Он просто бросался в глаза — прилизанный, желтый, великоватый, волосы сзади подрезаны как по линейке. Если человек прячет лысину, в нем непременно есть что-то фальшивое. Кроме того, морщинки, складки в уголках глаз, придающие лицу обаяние и причудливость, казалось, были наведены гримировочным карандашом, чтобы производить впечатление на романтичных школьниц».

Этот разговор состоялся несколько дней спустя — Мартинс рассказывал мне обо всем, когда это уже почти не представляло интереса. После упоминания о романтичных школьницах я заметил, что его рассеянный взгляд внезапно на чем-то сосредоточился. То была молодая женщина — ничем не примечательная, отметил я, — торопливо идущая под хлопьями снега мимо окон моего кабинета.

— Хорошенькая? — спросил я. Мартинс отвернулся от окна и ответил:

— С этим навсегда покончено. Знаете, Каллоуэй, в жизни человека наступает время, когда он бросает…

— Понятно. Просто мне показалось, вы смотрели на женщину.

— Смотрел. Но только потому, что на миг она мне напомнила Анну — Анну Шмидт.

— А что, Анна разве не женщина?

— В некотором смысле.

— Как это понять?

— Она была подружкой Гарри.

— А теперь досталась вам?

— Анна не такая, Каллоуэй. Разве вы не видели ее на похоронах? Я больше не хочу осложнений. Их мне хватит до конца жизни.

— Вы рассказывали про Курца, — напомнил я.

…Курц старательно делал вид, будто поглощен «Одиноким всадником из Санта-Фе». И когда Мартинс подсел к нему, сказал с плохо наигранным восторгом:

— Вам замечательно удается создавать напряжение.

— Напряжение?

— Подозрение. На это вы мастер. В конце каждой главы кажется…

— Итак, вы были другом Гарри, — перебил Мартинс.

— Полагаю — ближайшим. — Спохватившись, Курц добавил: — Если не считать вас.

— Расскажите, как он погиб.

— Это случилось у меня на глазах. Мы вместе вышли из дома, в котором он жил, и Гарри увидел на другой стороне улицы знакомого — американца по фамилии Кулер. Он помахал Кулеру рукой и направился к нему, но тут из-за угла вылетел «джип» и сбил его. По правде говоря, виноват был Гарри, а не водитель.

— Один человек сказал мне, что он умер мгновенно.

— К сожалению, нет. Однако смерть наступила до приезда «скорой помощи».

— Гарри был способен говорить?

— Да. Несмотря на мучительную боль, он беспокоился о вас.

— Что он говорил?

— Точных слов я не помню, Ролло, — мне можно называть вас по имени, правда? Гарри в разговорах с нами называл вас только так. Просил, чтобы я позаботился о вас, когда вы приедете, не оставил без присмотра. И приобрел обратный билет.

Сказав об этом, Мартинс заметил: «Видите, все предлагали мне обратный билет и деньги».

— Почему ж не известили меня телеграммой?

— Видимо, вы не успели ее получить. Цензура, зоны… Телеграмма может идти целых пять дней.

— Дознание проводилось?

— Конечно.

— Вы знали, что у полиции есть смехотворное убеждение, будто Гарри замешан в какой-то махинации?

— Нет. Но в Вене все чем-то промышляют. Все мы продаем сигареты, вымениваем шиллинги на боны и все такое прочее.

— Полиция имеет в виду нечто более серьезное.

— У полицейских иногда бывают нелепые заблуждения, — сдержанно ответил человек в парике.

— Я пробуду здесь, пока не докажу, что они неправы. Курц резко повернул голову, и парик едва не съехал на сторону.

— Какой в этом смысл? — спросил он. — Ничто уже не вернет Гарри.

— Я заставлю этого полицейского удрать из Вены.

— Не представляю, как вам это удастся.

— Восстановлю последовательность событий, начиная со смерти Гарри. Там, на месте гибели Гарри, были вы, этот самый Кулер и водитель. Вы можете дать их адреса?

— Адреса водителя у меня нет.

— Узнаю из протокола коронера (Следователь, ведущий дела о насильственной или внезапной смерти.). А потом еще подружка Гарри…

— Для нее это будет мучительно.

— Меня заботит не она, а мой друг.

— Известно вам, в чем его подозревала полиция?

— Нет. Я слишком быстро вспылил тогда.

— А вас не пугает, — вкрадчиво спросил Курц, — что, возможно, вы обнаружите что-то… ну, порочащее Гарри?

— Пойду и на такой риск.

— Для этого требуются время и — деньги.

— Время у меня есть, а денег вы собирались мне одолжить, не так ли?

— Я не богач, — заметил Курц. — Гарри я обещал позаботиться, чтобы вы ни в чем не терпели нужды и заказать вам билет обратно…

— Не беспокойтесь ни о деньгах, ни о билете, — успокоил Мартинс. — Но я заключу с вами пари в фунтах стерлингов — пять фунтов против двухсот шиллингов, что в гибели Гарри есть что-то подозрительное.

Это был выстрел наугад, но у Мартинса уже появилось твердое интуитивное убеждение, что со смертью Лайма не все ясно, хотя к интуиции он еще не приложил слово «убийство». Курц в это время подносил ко рту чашку кофе, и Мартинс наблюдал за ним. Выстрел, очевидно, не попал в цель: Курц твердой рукой держал чашку у рта и, прихлебывая, пил большими глотками. Потом поставил чашку на стол и сказал:

— Подозрительное? Что вы имеете в виду?

— Полиции было выгодно иметь труп, но ведь это могло быть выгодно также и настоящим преступникам?

Окончив фразу, Мартинс понял, что его необдуманное заявление оставило Курца равнодушным. Не маскировался ли он сдержанностью и спокойствием? Руки преступника не обязательно дрожат — только в книгах выроненный стакан говорит о волнении. Напряжение гораздо чаще проявляется в нарочитых действиях. Курц допивает кофе с таким видом, будто ничего не было сказано.

— Что ж, — он отпил еще глоток, — я, конечно, желаю вам удачи, хотя, по-моему, искать тут нечего. Если будет нужда в какой-то помощи, скажите.

— Мне нужен адрес Кулера.

— Да-да. Сейчас напишу. Вот, пожалуйста. Это в американской зоне.

— А ваш?

— Написан ниже. Это в советской.

Курц поднялся с хорошо поставленной венской улыбкой; изящные, словно подведенные тонкой кистью, морщинки в уголках глаз и губ придавали ему обаяние.