Поразительным свойством обладают некоторые люди! К чему бы они ни прикоснулись, о чем бы ни заговорили, на что бы ни обратился их взор, все разом опрокидывается с ног на голову! Трезвый становится пьяницей, хороший семьянин - волокитой, честная девушка - распутницей. Зато вор и взяточник у них ходит в поборниках добропорядочности, а пьяница и распутник - в праведниках. Колдовство какое-то!

Наконец до ушей какой-нибудь заболтавшейся у колодца хозяйки долетало мычание, несшееся со двора, она спохватывалась: "Ахти мне, корова-то не доена, печь не топлена!.." Тогда все торопливо цепляли ведра на коромысла и расходились по домам.

9

Небо раскалено, от земли пышет жаром, по хлебам ходят сизые волны, словно их прибило заморозками. Обдуваемые ветром, молча шли полем Устин Павлюк и Мусий Завирюха. Невеселые мысли одолевали их.

Пшеничные стебли снизу как воск желтые, пообожгло солнцем. Обычно к этому времени густо-зеленые, сочные, они теперь точно пеплом присыпаны.

Палит солнце, паром исходит земля, кажется, будто дым стелется над полем. Смотреть больно: зыблется в глазах воздух - земля дышит. Суховей выжигает влагу, рвет землю, потрескавшийся грунт выветривается. Не дает суховей жизни растению. С весны закрыли капилляры, взрыхлили землю, теперь снова все затянуло, засосало, земля трещинами пошла.

Друзья изредка переговариваются:

- Хоть бы роса пала...

- Суховей и росу слижет...

Павлюк в раздумье заметил:

- Полольщицы шли низиной, осокой брели - ни росиночки. На болотных травах и то нет росы. В загонах вода высохла.

Мусий Завирюха сочувственно добавляет:

- Мавра утром стелила холсты - хрустит трава под ногами!

Хоть бы один год выдался удачный.

С весны ветры сушили землю, зима была бесснежная, свирепые морозы выжимали влагу, ветры вытягивали, а теперь суховей выжигает остатки...

Даже лес горит. Молодые сосновые побеги как свечки торчали, ломкие, пахучие, повисли, увяли, солнцем обожженные. Почернели душистые цветы сирени. Лист на деревьях желтеет, ветер его сушит, лишает соков. В овраг и не суйся - пышет, как из печи.

Друзья пересекали поле, а сами мечтали о несбыточном.

- Эх, если бы дождичка! Зазеленели бы снова хлеба, развернулись листочки, а то ишь как свернуло их. Набрали бы соку - расправились бы, а то поскучнели хлеба, поскрутились.

Хоть бы роса под вечер упала, освежила листочки, напитала корни. Эх, кабы прохладой повеяло над полями, прикрыло солнце тучей. Пшеница горит от самого корня, прежде времени выкидывает колос.

Радовала только люцерна, буйно поднявшаяся в бригаде Текли. Густая, сочная, она оживляла все поле, невольно привлекая к себе взоры, поднимала настроение.

- Эта не сгорит, - залюбовался Павлюк, - здесь суховей бессилен выжечь цвет.

Павлюк знает: недруги завидуют Текле - везет, мол, девке! Неправда это. Постаралась, приложила свои знания на практике - вот и удача: вырастила в сухолетье прекрасную люцерну. Успела люцерна прихватить холодку - вот и завязь была обильная. Если правильно Павлюк прикидывает одних семян Текля около центнера с гектара соберет.

Завирюха промолчал - не станет же он расхваливать собственную дочь.

- А может, и семена сильные попались, - вскользь бросает он.

- Могло быть. Все же без труда не выудишь и рыбку из пруда, отвечает Павлюк.

- Полвека прожил, а такого сухолетья не помню! - говорит Мусий Завирюха.

Далеко на парах Сень ведет трактор, пыль стелется следом.

Из дубового леска повеяло прохладой, в чаще раздается многоголосая песня - заливаются соловьи, воркует голубка, захлебывается жизнерадостная иволга. Суровые, молчаливые хлеборобы шли сквозь соловьиный строй, и лица их с каждым шагом яснели.

На парах пшеница зеленая, сочная. Осенью хорошо раскустилась, сеяна густо, крест-накрест, с весны успела накопить влаги, не так трескается земля, меньше припекает солнце.

Обильный пот сбегает по бороде Мусия Завирюхи, блестит смуглое полное лицо Павлюка - друзья любуются хлебами.

В возбуждении Мусий Завирюха начинает объяснять давно всем в зубах навязшие вещи о том, как человек подчиняет себе стихию, говорит, что скоро суховей отступит перед волей человека. Устин Павлюк молчит.

А Мусий Завирюха, право же, просто думал вслух и совсем не собирался никого поучать.

Павлюка досада берет:

- Если бы у нас было еще одно яровое поле - всю пшеницу разместили бы на пару...

- Скажи Урущаку, - заметил Мусий Завирюха.

- Говорил, и не раз. Да разве станет он для каждого колхоза составлять отдельный севооборот?

- Да ведь у нас скота - сила.

- А Урущаку, ты думаешь, видно, как развивается наше хозяйство?

И друзья заговорили о том, как важна творческая инициатива, о том, что Урущак порой глушит ее.

И опять синее поле расстилается впереди, но на этот раз оно наводит тоску на Павлюка. Не удалась люцерна в бригаде Дороша. Суховей выжег цвет, нет завязи. Облетают синенькие лепесточки, горит кормовая трава, а чтобы семена собрать - на это вовсе надежды нет.

По этому поводу Павлюк имел беседу с Урущаком:

- И семян не будет, и траву загубим...

Урущак упрямо стоит на своем:

- Нам нужны семена; может, хоть что-нибудь уродится...

- Одни сухие былки на веники!..

Урущак вышел из себя и предостерег Павлюка, что строго-настрого запрещает ему косить в бригаде Дороша люцерну на траву.

- У меня не один ваш колхоз, за каждым хозяйством не уследишь. Дальше и разговаривать не стал.

Мусий Завирюха, большой знаток по люцерне, потому именно и пошел с Павлюком осматривать поле. Он подтверждает:

- Если перестоит, и вправду останутся одни веники. А что семян не будет, в том нет никакого сомнения. Разве не видно?

- Завязи нет, цвет сохнет, - раздвигая куст, говорит Павлюк.

Другой, возможно, и не заметит, а Мусий Завирюха ясно слышит, как сердито жужжит пчела, - значит, сухой цвет. Пчела с росою пыльцу берет, а в сухоцветье что возьмешь? И в саду пожгло цвет, - в тени, а не то что на открытом месте. Дереву и тому соку не хватает - один пустоцвет.

Павлюк раздвигает стебли люцерны, а у самого сердце ноет.

- Вот уже нижние листья осыпаются - самый сытный корм.

- Два килограмма люцерны приравниваются к килограмму овса, вставляет Мусий Завирюха.

- Урущаку, видно, хочется, чтобы я потерял ценный корм, - с сердцем говорит Павлюк, - у меня не одна ферма. И семян не будет, и сытная трава пропадет - белок...

- Зато не будет никаких нарушений, - ядовито бросает Мусий Завирюха. - А что говорит Дорош?

Павлюк беседовал с бригадиром. Дорош не хочет косить люцерну на траву, боится, чтобы не списали трудодни.

- А если семян не будет? - сказал Павлюк. - Не видно, что ли, погорел цвет. А перестоит люцерна - пропадет, значит, корм для скота? Такая сытная трава!

- Тогда не спишут - стихия! Не моя вина! - отвечает Дорош.

- Но ведь у Текли стихия не загубила люцерны?

По мнению Дороша, покуда севооборот не закреплен, могут быть всякие случайности.

- Родион тоже не хочет брать на себя ответственности, косить люцерну в бригаде Дороша, - говорит Мусий Завирюха.

- Кому ж тогда брать, как не мне? - с горечью откликается Павлюк.

- Но это значит идти против Урущака?

- Против своей совести идти тяжелее.

С тревогой в сердце возвращались друзья в село.

Цветет сирень, кругом все насыщено ее ароматом. Ярко пламенеет закатное солнце - к ветру.

- Не будь ветра - роса держалась бы на траве, - задумчиво продолжает Мусий Завирюха, поглядывая на небо; оно опять не предвещает ничего хорошего. - Пахмурь на вечерней зорьке - к ветру.

По дороге проносится ураган, гонит пыль.

- Завтра начнем косить люцерну, - спокойно, решительным тоном произносит Павлюк.

Уже завечерело, когда девчата возвращались с поля - пололи свеклу. Дорога дальняя, ехать не на чем - давайте затянем песню! Чистое поле приволье для песни. Песня стелется по всей низине, разливается до самого лесу и тает где-то далеко-далеко, на краю света.