- Простите меня за смелость, mademoiselle! Не будете ли вы добры позволить мне сделать с вас набросок - так, как вы сидите? Я работаю очень быстро. Прошу вас, не откажите мне. Я бельгиец и, как видите, не очень хорошо воспитан... - Он улыбнулся.

- Если вам угодно, - ответила Ноэль.

- Очень вам благодарен.

Он поставил мольберт поближе к ней и принялся рисовать. Она была польщена и в то же время чувствовала себя немного смущенной. Он был такой худой и бледный, что она растрогалась.

- Вы давно в Англии? - спросила она.

- С первого месяца войны.

- Вам нравится здесь?

- Сначала я очень тосковал по родине. Но моя жизнь - в картинах. В Лондоне есть изумительные полотна.

- Почему же вам захотелось рисовать меня? Художник снова улыбнулся.

- Mademoiselle, юность так таинственна! Молодые деревца, которые я сейчас писал, говорят моему сердцу больше, чем старые большие деревья. Ваши глаза видят то, чего еще не случилось. В них - сама судьба, они запрещают нам, посторонним, видеть это. У меня на родине нет таких лиц; мы проще; наши глаза открыто выражают наши чувства. Англичане же непостижимы. Мы для них нечто вроде детей. Но и вы для нас в некотором смысле дети. Вы совершенно не такие, как другие нации. Вы, англичане, добры к нам, но вы не любите нас.

- Наверно, и вы нас тоже не любите?

Он снова улыбнулся, и она заметила, какие у него белые зубы.

- Да, не очень. Англичане многое делают из чувства долга, но сердце они оставляют для себя. А их искусство - ну, оно просто забавно.

- Я мало понимаю в искусстве, - прошептала Ноэль.

- А для меня это весь мир, - возразил художник и некоторое время молчал, с увлечением занявшись своей работой.

- Так трудно найти тему, - заговорил он отрывисто. - У меня нет денег на модель, а когда работаешь на открытом воздухе, на тебя косятся. Вот если бы у меня была такая натура, как вы! У вас... у вас горе, не правда ли?

Вопрос поразил Ноэль; взглянув на художника, она нахмурилась.

- У всех теперь горе.

Художник ухватился за подбородок; выражение его глаз внезапно стало трагическим.

- Да, - сказал он, - да, у всех. Трагедия стала повседневностью. Я потерял семью, она осталась в Бельгии. Как они живут, не знаю.

- Мне очень жаль вас; я сожалею и о том, что к вам здесь не так добры. Нам надо быть добрее.

Он пожал плечами.

- Что поделаешь! Мы разные. Это непростительно. К тому же человек искусства всегда одинок; у него более тонкая организация, чем у других людей, и он видит то, чего не дано видеть им. Люди не любят, когда ты не похож на них. Если вам когда-либо придется поступить не так, как другие, вы это поймете, mademoiselle.

Ноэль почувствовала, что краснеет. Неужели он разгадал ее тайну? В его взгляде было что-то необычное, словно он обладал вторым зрением.

- Вы, наверно, уже кончаете рисунок? - спросила она.

- Нет, mademoiselle. Я мог бы рисовать еще несколько часов. Но я не хочу задерживать вас. Вам, должно быть, холодно.

Ноэль встала.

- Можно взглянуть?

- Конечно.

Она не сразу узнала себя - да и кому дано узнавать себя? - но увидела лицо, странно взволновавшее ее: девушка на рисунке всматривалась во что-то, что уже словно было перед ней, но чего еще как будто и не существовало.

- Моя фамилия Лавенди, - сказал художник. - Мы с женой живем вот здесь. - И он протянул ей карточку.

Ноэль ничего не оставалось, как ответить:

- Меня зовут Ноэль Пирсон: я живу с отцом; вот наш адрес. - Она открыла сумочку и достала карточку. - Мой отец - священник. Не хотите ли познакомиться с ним? Он любит музыку и живопись.

- С удовольствием, а может быть, мне будет разрешено написать вас? Увы! У меня нет мастерской.

Ноэль отшатнулась.

- Боюсь, что, я не смогу. Я целый день занята в госпитале, и... и... я не хочу, чтобы меня рисовали, благодарю вас. Но папе, я уверена, будет приятно с вами познакомиться.

Художник снова поклонился; она поняла, что обидела его.

- Я, конечно, вижу, что вы очень хороший художник, - торопливо добавила она. - Только... только... я не хочу, понимаете? Может быть, вы пожелаете написать папу? У него очень интересное лицо.

Художник усмехнулся.

- Он ваш отец, mademoiselle. Можно мне задать вам вопрос? Почему вы не хотите, чтобы я писал вас?

- Потому что... потому что я не хочу. Я боюсь. - Она протянула ему руку. Художник склонился над ней.

- Au revoir, mademoiselle {До свидания, барышня (франц.).}.

- Спасибо вам, - сказала Ноэль. - Мне было очень интересно.

И она ушла. В небе над заходящим солнцем клубились тучи; ажурные сплетения ветвей платанов вырисовывались на фоне серого облака с золотистыми краями. Ее успокаивала эта красота, как и горести других людей. Ей было жаль художника; вот только глаза у него видят слишком многое. А его слова: "Если вам когда-либо придется поступить не так, как другие..." показались ей просто вещими. Правда ли, что люди не любят и осуждают тех, кто живет иначе, чем они? Если бы ее школьные подруги знали, что ей предстоит, - как бы они отнеслись к ней? В кабинете ее отца висела репродукция небольшой, находящейся в Лувре картины "Похищение Европы" неизвестного художника изящная, полная иронии вещица: светловолосая девушка на спине вздыбленного белого быка, пересекающего неглубокий поток; на берегу ее подруги, искоса, полусердито, полузавистливо смотрят на это ужасающее зрелище; одна из девушек пытается с робким безрассудством сесть верхом на лежащую рядом корову и ринуться вслед. Однажды кто-то сравнил лицо девушки, гарцующей на быке, с лицом Ноэль. Она думала теперь об этой картине и видела своих школьных подруг - группу возмущенных и изумленных девиц. "А что, если бы одна из них очутилась в ее положении? Отвернулась бы я от нее, как остальные? Нет, я не отвернулась бы, нет! - решила Ноэль. - Я бы ее поняла!" Но Ноэль чувствовала, что в этих ее мыслях таится какой-то фальшивый пафос. Инстинкт ей подсказывал, что художник прав. Тот, кто действует вразрез с общепринятым, пропащий человек!

Она рассказала отцу о встрече с художником и добавила:

- Я думаю, он придет к нам, папа.

Пирсон ответил мечтательно:

- Бедняга, я рад буду повидать его, если он захочет.

- И ты будешь позировать для него, да?