- Уметь ждать, - тихо говорит полковник, - иногда на войне это самое главное, Георгий Георгиевич.

- По радио немцы сообщают, что в Харькове им удалось разминировать большую часть мин...

- Брехня! - зло выпаливает полковник. - За мины они принимают наши макеты. Если верить всему, что они болтают...

- Знаю, знаю, - успокаивающим тоном говорит генерал. - Иногда на войне самое главное - не горячиться, не лезть в бутылку!..

"Арбайтсамт" - биржа труда.

Одна из тысяч вывесок на немецком языке, появившихся в первые же дни оккупации в городе.

Но "Арбайтсамт" - одна из важнейших вывесок. За дверью "Арбайтсамта" новая власть решает, жить человеку впроголодь или умереть медленной голодной смертью. Или поехать в неволю, в неметчину, что хуже смерти.

Многое объясняет вторая вывеска, поменьше:

"ЗА НЕЯВКУ НА РЕГИСТРАЦИЮ - РАССТРЕЛ".

У биржи труда - длинная очередь харьковчан.

Утром СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон Рекнер занимался вольтижировкой па манеже, только что открывшемся в городе для оккупационной элиты, теперь же, после контрастного (то ледяного, то горячего) душа, он прибыл на "Арбайтсамт" по поручению генерала.

Его вежливо, почти подобострастно встречает извещенный о визите адъютанта коменданта врач в белом халате. В вырезе халата виднеется воротник вермахтовского мундира с офицерскими "катушками" в петлицах и верхней матово-серебристой пуговицей.

- Мне, доктор, - несколько развязно говорит Рекнер, - нужна здоровая, красивая, сообразительная и, главное, надежная девушка. Из фольксдейчей, например, немок-колонисток.

- Ни одной мне не попадалось здесь, герр унтерштурм-фюрер.

- Ну, есть у вас девушки, желающие поехать на работу в рейх? Только добровольцы, настоящие добровольцы?..

- И таких пока что-то нет. Всех запугала большевистская пропаганда. Прошу в эту комнату, граф!

Он открывает перед Рекнером дверь, и тот, столбенея, видит большую комнату с голыми и раздевающимися девушками.

- Да там голые девицы! - восклицает он в некотором замешательстве.

- Ну и что же, - отзывается врач. - Здесь они проходят медицинскую комиссию. Вам будет легче выбирать.

В комнате врач снимает с вешалки и подает Рекнеру накрахмаленный белый халат.

- Кстати, утром здесь был с той же целью барон фон Бенкендорф, долго был, но так никого не выбрал. Прошу, граф, садиться!

- Вот как! - отвечает Рекнер. - А я думал, он не сможет заехать слишком много дел. Мины рвутся кругом...

За столом восседают два пожилых чиновника-немца, что-то записывают, заносят в какие-то карточки.

Карл фон Рекнер, усевшись за стол и напустив на себя серьезный вид, с явным интересом наблюдает процедуру врачебного осмотра в женском отделении.

Один из чиновников зачитывает внесенные в формуляр данные. Номер на харьковской бирже труда, имя и фамилия, время рождения, национальность, специальность, профессиональная группа, место проживания, особые приметы...

Незаметно бежит время. Проходит час, другой...

Гудит голос врача:

- Налицо азиатско-монгольская субстанция... Зубы в плохом состоянии... Наметить для выселения после войны в Сибирь...

Облизывая пересохшие губы, фон Рекнер замечает:

- Смотрите, доктор, что сделали с народом большевики - ни на одной из этих красоток креста нет!

К столу подходит необыкновенно красивая девушка. Фон Рекнер оглядывает ее снизу вверх и сверху вниз. На груди у девушки серебряный крестик. Пока врач бегло осматривает девушку, действуя бесцеремонно и автоматически, чиновник зачитывает ярко-оранжевый формуляр:

- Отец - репрессированный офицер. Из Коммунистического Союза Молодежи исключена в 1939 году. Уволена с радиозавода, на котором работала монтажницей. Затем работала продавщицей гастрономического магазина, официанткой кафе. Ныне безработная. Незамужем. Двадцать один год. Слабо знает немецкий язык: окончила десять классов средней школы...

- Пишите, - бесконечно равнодушным голосом диктует врач. - Раса арийская, нордическо-фалийской субстанции, без примесей еврейской крови, а также без монгольских примесей. Пригодна для германизации. Зубы хорошие... Переводчик! Спросите - она в рейх желает ехать?

- Нет, господин доктор! - по-немецки, не очень гладко, но понятно, отвечает девушка. - Я хочу, чтобы победила германская армия и освободила моего отца! Хочу помогать Великой Германии здесь, в прифронтовом районе.

Граф Карл фон Рекнер медленно поднимается со стула.

- Доктор! Я беру эту девушку. Благодарю вас, мой дорогой эскулап! Такого парад-ревю я даже в парижском "Лидо" не видал. Я могу забрать эту туземку в натуральном виде или вы мне ее завернете?

Сидя за рулем "опеля" рядом с девушкой, Карл фон Рекнер говорит:

- Значит, Надя? Неплохое имя. Только мы с генералом будем называть тебя Катариной, крошка. Это, видишь ли, дело привычки. Прежнюю Катарину, учти, генерал отправил в лагерь: она сожгла ему мундир утюгом. Такой крупной потери он не знал за всю кампанию, Но не пугайся, Катарина! Тебе повезло, ты будешь получать жалованье, как в рейхе, - двадцать восемь марок в месяц, то есть двести восемьдесят марок в переводе на оккупационные деньги, будешь верой и правдой служить строгому и высоконравственному генералу и его доброму, но, увы, безнравственному адъютанту.

Последние слова он точь-в-точь повторяет по-русски, и Надя робко замечает:

- Вы так хорошо говорите по-русски...

- Не так уж хорошо. Вообще говоря, я немного русский. Мой дед - барон фон Бенкендорф - учился в этом городе в кадетском корпусе. Он был русским немцем. Под городом у моего дедушки - большое имение. Теперь оно будет принадлежать моему кузену, обер-лейтенанту барону Гейнцу-Гансу фон Бенкендорфу, которого ты увидишь сегодня, - он служит старшим адъютантом у генерала, нашего дальнего родственника. Вот и вернулись мы, Рекнеры и Бенкендорфы, на землю наших дедич и отчич, как говорилось встарь...

- Так вы - Бенкендорф? - переспрашивает Надя.

- По матери - Бенкендорф. Фон Бенкендорф. Тебе знакома эта знаменитая фамилия?

- Мы проходили...

- Как "проходили"?

- Да в школе...

- Ты имеешь в виду моего предка Александра Христофоровича Бенкендорфа, который искоренял в России декабристскую заразу, был шефом жандармов и начальником Третьего отделения? Притеснителем вашего Пушкина? Представляю, как разукрасили красные учебники моих предков!..

Надя испуганно молчит. Впервые приходится ей говорить с немецким офицером и - нате вам - потомком того самого Бенкендорфа!..

- А ты, Катарина, - говорит Карл фон Рекнер, кладя руку на колено девушки, - должна ненавидеть красных больше меня. Мы оба с тобой - жертвы большевиков, но у тебя они отняли все. Ты знаешь, милочка, ты куда интереснее в костюме Евы! Но ничего - я тебя приодену, подарю тебе парижские духи... Вот мы и дома.

Они въезжают в ворота дома семнадцать на Мироносицкой.

"ХАРВКIВ - ФЮРЕРОВI АДОЛЬФОВI ГИТЛЕРОВI!"

На Рогатинском мосту лежат три скрюченных маленьких трупа - Нины, Вали и Вовы Куценко. Дети умерли с голоду.

Газета "Нова Украина", чьи потрепанные ноябрьским ветром листы белеют на пустынной Сумской улице, украшена новым "гербом Украины".

Коля Гришин останавливается у стенда, читает. И это запомнить надо. Новый герб - националистский, бандеровский трезубец. В пространном историческом экскурсе какой-то ученый идеолог Организации украинских националистов объявляет, что трезубец - знак власти и силы старогреческого океанского бога Посейдона, ставший гербом Владимира Великого, князя Киевской Руси, через века восстановленный Центральной украинской радой в 1918 году, -вновь восстанавливается с разрешения германских властей в качестве герба "Освобожденной Украины".

Восстанавливается также вместо красного знамени желто-блакитный прапор. Газета пестрит цитатами из речей главы Директории Симона Петлюры.

Да, бумага все стерпит. Стерпит и такую несусветно дикую ложь: "С глубоким признанием украинское население города Харькова выражает Адольфу Гитлеру и в его лице Великому Германскому Народу и Славной Германской Армии свою наиглубочайшую и нежную благодарность за освобождение украинского народа от жидо-московской коммунистической тирании".