Как к небесам любою лаской птица

Свое потомство приобщить стремится,

Так, не боясь сомнений и тревог,

Он вел путем, что светел и высок.

У ложа, где с душой прощалось тело,

Где страх и скорбь свое вершили дело,

Стоял радетель, и его начало

Прочь из души печали изгоняло

Покой больного одевал покровом,

И Бога славил он последним словом.

Его души высокой тороватость

Сияла в храме, укрепляя святость.

Святую истину речей его

Всегда увенчивало торжество:

Шутов глумливых дерзостный оскал

Он словом в благочестье обращал.

Когда кончалась служба, прихожане

К нему стремили взоры обожанья,

И малого дитяти лик умильный

Его улыбки ждал любвеобильной.

Была во взгляде добром разлита

Отеческой заботы теплота:

Хлад безучастья был ему неведом,

Он чуток был и к радостям и к бедам.

Он людям отдал сердце и печали,

Но в небе помыслы его витали.

Так и утес, громаден и могуч,

Царит высоко над громадой туч,

Завесой облак грудь заволокло,

Но нимб сияньем увенчал чело.

За тем забором, вдоль дорог бегущим

В утеснике, бесхитростно цветущем,

В шумливом доме местный грамотей

Учитель сельский - обучал детей.

Он словом был суров и нравом крут.

Я знал его - и знал лентяй и плут.

Все чувствовали по прищуру глаз,

Какие беды ожидают нас;

И долго ликованья шум не молк,

Коль он шутил - а в шутках знал он толк;

И, шепотом сменившись, празднословье

Теряло пыл, когда он хмурил брови.

Но все же был он добр - жестокосердье

В нем было от чрезмерного усердья.

Изрядными его считались знанья,

Ведь знал он счет и знал правописанье,

Ведь знал он, как на месте землю мерить

И как приливы по луне проверить,

Он знал счисленье лет, счисленье дней

И кое-что гораздо мудреней.

Он, с пастором вступив в ученый спор,

Был в выраженьях, как никто, остер

Мудреным и затейливым реченьям

Толпа внимала с жадным восхищеньем,

И удивлялись искренне крестьяне,

Как голова вмещает столько знаний.

Но слава миновала. Даже мест,

Где он блистал, не вспомнит люд окрест.

Где терн колючий ветви ввысь простер,

Там прежде вывеска манила взор.

В низине дом ютится, у оврага

Там в кружках пенилась густая влага,

Там собирались парни отдохнуть,

И старики туда знавали путь.

Здесь разговор вели неторопливо

Вокруг вестей еще старей, чем пиво.

Воображенье живо и наглядно

Рисует прелесть горницы нарядной:

Отмыты добела, сияют стены,

И пол песком посыпан неизменно,

Часы, резной оправою кичась,

Мелодию играют каждый час;

Сундук лишь днем вместилище для платья,

А ночью служит жесткою кроватью;

Картинки всем известны назубок:

Двенадцать правил и игра в гусек;

Трещит очаг, когда зима жестока,

А летом пук цветов ласкает око;

От чашек черепки - живой укор

К каминной полке привлекают взор.

Великолепье оказалось бренно

Утратили былую славу стены.

И темен дом стоит, и пуст, и нем

И не порадует людей ничем.

Сюда крестьянин не стремится боле,

Чтоб песни петь, закончив труд на поле.

Здесь пахарь и цирюльник не болтают,

И песен дровосек не распевает,

Кузнец с лица не утирает пыли,

Расправив плечи, не внимает были,

И сам хозяин в доме не хлопочет

И с шумными гостями не хохочет,

И скромная девица нежной губкой

Уж не целует кругового кубка.

Пусть осмеет богач, презрит гордец

Простые радости простых сердец

Как мне мила крестьян любая шалость,

Пред ней весь пышный блеск искусства - малость!

К стихии игр, рожденных естеством,

К их безыскусности мой дух влеком.

Нам сердце веселит игра такая,

Границ не зная и не докучая.

А мишура полночных маскарадов

С распутной прихотливостью нарядов,

Не утолив и доли вожделений,

Становится источником мучений.

И, утонченных нег вкушая сладость,

Душа скорбит: "Ужели это радость?"

О, зрите, государственные мужи,

Ведь истине не чужд ваш ум досужий,

О, зрите днесь богатых процветанье

И бедняков несчастных прозябанье!

Пусть отличит рассудок ваш надменный

Страну богатства от страны блаженной.

Гордыня грузит златом корабли,

Безумье ждет их у родной земли.

Растут у алчных сверх желанья клады,

Английских богачей плодится стадо.

Сочтем барыш. Богатство - лишь названье,

Не стало больше наше достоянье.

Сочтем потери. Отбирает знать

Надел, который многих мог питать,

Для парка и ухоженных озер,

Для многоконных выездов и свор;

Вельможи платье, роскошью блистая,

Украло половину урожая;

Дворец вельможи гонит бедняка,

На хижины взирая свысока;

Обильем поражает пышный пир

Любую прихоть исполняет мир.

Земля забавам отдана - и вот

В бесплодной роскоши заката ждет.

Прелестница, еще в летах младых,

Уверенная в силе чар своих,

Пренебрегает красотой наряда

Чтоб всех пленять, уловок ей не надо,

Но, чар лишившись, ибо чары бренны,

И видя воздыхателей измены,

Сиять стремится, не лишась надежд,

В блистательном бессилии одежд.

Так и земля, где роскошь воцарилась,

Не сразу чар естественных лишилась,

Но, торопя закат, распад лелея,

Дворцы воздвиглись и взросли аллеи,

И, голодом губительным гоним,

Расстался бедный люд с жильем своим,

И, зря, как горе губит бедноту,

Страна цветет - могильный холм в цвету.

Но где найти пристанище несчастным,

Погубленным вельможей своевластным?

Могла когда-то на земле общинной

Хоть скудную траву найти скотина,

А ныне вольный выгон огорожен

И чадами богатства уничтожен.

Куда деваться? В города идти?

Но что несчастных ждет на сем пути?

Глядеть на злато, не вступая в долю,

На люд, попавший в горькую неволю,

На мириады странных ухищрений,

Что тешат знатных в час увеселений,

На блеск забав пустых и изощренных,

Что зиждится на горе разоренных?

Там шелк и бархат на хлыще придворном,

А швец измучен ремеслом тлетворным.

Там на пути блестящих кавалькад