НАТАЛИЯ ДАВЫДОВА

ПОЛГОДА В ЗАКЛЮЧЕНИИ

ДНЕВНИК 1920-1921

Наталия (Наталья) Львовна Давыдова - (з/м Римская-Корсакова)

19.05.1868 (ст.ст.) - 1956 (7)

ее мать сестра П.И. Чайковского, ее отец сын декабриста Давыдова.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Арест

Тюрьма

Лагерь

дополнение - ldn-knigi.narod.ru

АРЕСТ

1-го декабря, к 2-м часам, как было условленно, мы подъехали к одесской товарной станции. Подъехали одновременно все с разных концов города.

Спутники незнакомые, - их немного. С ними должны были ехать вместе пять длинных суток до Киева. Все радостные. Командировки, пропуска, разрешенья - все, наконец, в порядке, все, над чем трудились три месяца.

Проехали в последний раз оголенные длинные улицы, всегда такие шумные и беспокойные с чуждыми гуляющими толпами.

Наконец, мы на станции у нашего вагона. Нас трое - моя приятельница-архитектор И - на, мой пятнадцатилетний сын Кирилл (Кика), я и небольшая группа людей, с которыми мы должны были ехать.

- "Вы арестованы", - услыхала я возле себя решительный голос, и молодой человек в бобровой шапке с револьвером в руке {8} подошел вплотную к нам. Взгляд пристальных глаз тяжелый и злой. У меня быстро пронеслось воспоминание, - где-то я видела эти глаза, но где, когда? В моей памяти сохранилось лишь тяжелое их выражение...

Я вдруг вспомнила. Во время упаковки нашего багажа, приходил этот самый человек. Так неприятен, так пристален был его взгляд, что я невольно отошла от него. Только теперь начала понимать значение этого взгляда - он знал о нашем аресте уже тогда. Не даром он так внимательно присматривался и расспрашивал, каким путем едем. Назвался членом жилищного отдела.

Это был агент ЧК.

- "Все арестованы",- услыхала повелительный голос.

Нас и спутников повели к вокзалу. Не могла не заметить, что особенное внимание обращено на нас троих.

Кика и я шли позади, подвода с вещами медленно двигалась за нами. Вдруг увидела: Кика с большой решимостью выхватил узелок, лежавший на подводе, и, несмотря на то, что за нами внимательно следили, сбросил что-то тяжелое.

Сделано искусно; узелок опять на месте. Слышно было только грузное падение тетрадок. Их много, это - все его дневники.

Прошли благополучно дальше; их внимание было в тот момент чем-то отвлечено.

{9} Там, в одной из комнат вокзала, мы ждали нашей участи. Беспрестанно открывались и закрывались двери, и кто-то проходил мимо.

Наши бумаги были отложены в сторону. Мы поняли, что это значит для нас троих. Впрочем, это разделение произошло и внутри нас. С этой минуты мы остались одни, - точно пропасть выросла между нами и спутниками. Они стали заботиться лишь о себе, о сохранении своей жизни, своих вещей. Женщины, чтобы привлечь агентов, стали с ними заигрывать и вполголоса уверять, что он ничего общего с нами не имеют. - Несмотря на их старания, количество сундуков все-таки испугало агентов, и их арестовали с нами вместе.

Мы взобрались поверх сундуков на большую подводу и поехали в город. Сердце сжалось - мы поняли, куда мы едем.

Ни слова между нами не было сказано, только в расширенных зрачках читали мы неизвестное, но страшное будущее.

На подводе я сидела рядом с приятельницей. Все разместились на сундуках, - дорога длинная и тряская. В руках у И-ной был небольшой кожаный мешок. Человек в бобровой шапке не спускал глаз с нас и в особенности с мешка - точно в нем были сосредоточены всё сокровища мира. Зная его содержимое, я не могла не улыбнуться.

И-на курила, и мы тихо вполголоса говорили.

{10} Старались казаться спокойными, но в душе была какая- то глухая притупленность.

Спутницы наши беспрестанно плакали и жаловались на судьбу. Все их старания не помогли: их везли туда же, куда и нас. О том, куда везут, каждый спрашивал себя, и со стуком колес слышал стук сердца.

Вдруг в толпе на каком-то углу мелькнула милая знакомая фигура Сильвии А. (Одна из художниц в мастерской, где я работала.) Хотелось крикнуть ей с вышины подводы, просить помощи. И-на позвала ее, но голоса ее не было слышно от ветра, a крикнуть еще раз не дали: И-ной зажали рот. Надо было молчать.

Поехали дальше. Не даром сердце подсказывало - куда. Мы быстро свернули на Канатную улицу, оттуда на известную Маразлиевскую. Дом, к которому мы подъехали, блестел тысячами огней. В темной Одессе, где не было огня, один этот дом лил из каждого окна свой ослепительный свет. И днем и ночью горела ЧК ...

Ослепительно была освещена лестница. Часовые встретили нас внизу. Мы почти бегом поднялись по мраморным ступеням. Не верилось, что идем по лестнице ЧК., по которой с ужасом в сердце подымалось столько людей. Наконец, пришли, - 4-ый этаж. Двери {11} закрылись за нами. Мы, все семь человек, - в секретном отделении ЧК. Ждем нашей участи. Она решится здесь в этих стенах...

Сели на скамейку в передней. Здесь происходило приблизительно то же, что и на вокзале. Ежеминутно открывались и закрывались двери, кто-то проходил и испытующе смотрел на нас. Невольно сжимались все от этих взглядов. Мы сидели и тихо говорили. Кика был возле меня; его уставшая голова склонилась мне на плечо. Было жаль его. Но он бодрился, и мы вполголоса шутили. Нервно и озабоченно ходили арестованные по коридору, стараясь понять смысл того, что делалось за дверью. Какой-то урод-мальчик навязчиво присматривался к нам и то и дело проходил взад и вперед, стуча ногами. Волосы у него были сильно всклокочены, вид крайне насмешливый. У меня невольно накипела ненависть к нему.

Наконец, позвали мою приятельницу в другую комнату, но по каменному выражению ее лица, когда она вернулась, не могла понять - куда. Она отворачивалась, очевидно, не хотела сказать.

Потом позвали и меня в небольшую отдельную комнату. Там у стола стояла красивая, молодая девушка. Шла привычная работа. Выхоленными пальцами, густо усеянными кольцами в драгоценных камнях, с блестящими розовыми ногтями, помогала она мне снять платье, белье. Понемногу, одна за другой {12} падали вещи мои на пол. Ее бесстрастные, холодные глаза скользили по моему оголенному телу, ища драгоценностей. Молча сняла я жемчужные цепочки, с которыми никогда не расставалась, и часики. Других вещей не было.

Вернувшись в общую залу, узнала, что так поступали со всеми. Мы обменялись впечатлениями и снова ждали.

Мимо нас проходили какие-то люди; у многих на головах были большие меховые белые и серые шлемы, сбоку револьверы.

Пришли часовые и повели нас куда-то высоко по узким коридорам. Поднялись по деревянной лестнице под самую крышу. Чей-то грубый голос позади нас сказал:

- "Ничего, пусть сидят здесь, с 5-го этажа не бросятся".

Остались в этой комнате, вернее, конуре, в полной темноте и полном неведении. Оторванные от всего, далеко над улицей, сбитые в кучу, сели на пол. На душе было тревожно; в темноте все показалось более жутким. Через некоторое время пришли чинить электричество, и мы были освещены.

После полного мрака, в котором мы пробыли, вероятно, около часу, с любопытством посмотрели друг на друга. Наши спутники были крайне взволнованы, но по-прежнему мы были разделены. Они даже не смотрели на нас, отворачивались. - Мужчины громко требовали телефон. Женщины плакали.

{13} В ожидании обысков наших вещей мы потеряли счет времени.

Мне было жаль Кику, - с раннего утра он ничего не ел, не пил: лицо сразу побледнело и осунулось. Я просила доставить нам что-нибудь из взятой нами на дорогу пищи и кое-какие вещи на ночь.

Нам принесли тюфячок, одеяло, подушку и корзинку. Но, увы, в корзинке уже ничего не оказалось. Все было съедено внизу. Оставили - очевидно случайно - немного сахару и кусок хлеба. У спутников более благополучно, но граница поставлена между "виновными" я "невиновными", и дележа нет.