Анохин и Левин, собиравшиеся ехать на пляж, шепотом уговаривали главного

механика и заведующего механической мастерской старика Бобрышева, уступить им стулья возле двери, чтобы можно было незаметно уйти.

-- Пересядьте на диван, вам же будет удобно, -- с мольбой говорил Левин.

Но упрямый главный механик, которого прозвали Нониус, спокойно отвечал:

-- Мне тут хорошо, не беспокойтесь, -- а Бобрышев, делавший всегда только то, что делал главный механик, молча улыбался всем своим ярко-розовым лицом и тряс седой головой.

-- Да брось их! -- сердито сказал Анохин. -- Ты не видишь: они думают, что едут в трамвае, -- и, усаживаясь на диван, он пробормотал: -- Дубье, скоты! Недаром у нас каждый день по два станка становятся в ремонт.

Пришел Патрикеев. Его окружили, и он начал громко, стреляя во все стороны шрапнельками слюны, рассказывать, что наркомат отказал в лицензии на цейлонский графит и предложил перейти на отечественное сырье. Он хлопал по спине мастеров графитного цеха, наклоняясь то к одному, то к другому, обнимал их за плечи, заглядывал в глаза и спрашивал:

-- А, милый, как вы на это смотрите?

-- Видеть не могу, как он подлизывается к мастерам! -- сказал Левин.

-- Он их боится как огня, -- ответил Анохин.

Потом пришли Квочин и секретарь ячейки. Патрикеев подошел к ним. Они втроем сели за стол и начали негромко разговаривать между собой.

Все собравшиеся старались расслышать, о чем говорят за столом; может быть, Патрикеев как раз в эту минуту шепчет Квочину: "Невозможно! Сегодня по его вине опять запороли сто гросс "Тип-Топа!"

А Квочин зевает, согласно и равнодушно кивает головой: "Конечно, выговор в приказе!" И секретарь добавляет: "Строгий при этом, да еще с предупреждением". Но все расслышали, как секретарь Кожин сказал:

-- Хотя бы дождь пошел.

-- Что ж, начнем, что ли? -- спросил Квочин и, обведя глазами сидящих, кивнул главному механику и постучал пальцем.

-- Кругляка еще нет, -- сказал Кореньков, мастер по размолу графита.

-- Тридцать человек не будут ждать одного Кругляка, -- сердито сказал Патрикеев.

В это время вошел Кругляк. Стуча ногами, он подошел к стене, взял стул и с грохотом поволок его к директорскому столу.

-- Положение с графитом, -- сказал он громко и показал Квочину повестку на техническое совещание, - очень хорошее положение, а вот положение без графита, товарищ Квочин, это похуже, -- и, разведя руками, он усмехнулся, и все рассмеялись.

-- Кого в секретари? -- спросил Квочин.

-- Левина! -- мрачно крикнул главный механик.

-- Левина, Левина! -- поддержал улыбающийся Бобрышев, и все загудели:

-- Левина!

Левин пошел к столу, с ненавистью и тоской глядя на главного механика. Анохин помахал ему рукой, точно надолго прощался с ним.

Заговорил Патрикеев. Он говорил очень много и быстро, но ничего нельзя было понять из его слов. Главное -- не было понятно, чего он хочет. Не то выходило, что через месяц фабрика остановится, не то он приветствовал новое постановление и предлагал завтра же переходить на советский графит, не то получалось, что вопрос должен решить Институт Прикладной Минералогии и что на исследовательскую работу понадобится, по крайней мере, шесть месяцев.

-- На языке крупных специалистов это называется "гнать зайца дальше", -- шепнул Левин сидевшему рядом с ним Кругляку.

-- Боязнь ответственности, -- точно ставя медицинкий диагноз, ответил Кругляк и шепнул про себя: "Хитрая муха!"

Патрикеев вдруг замолчал, и во внезапно наступившей тишине прозвучали слова:

-- Отличный хлебный квас, в буфете только и спасаюсь.

Это в углу заведующий деревообделочным цехом, толстяк Гусев, беседовал с помощником директора по рабочему снабжению. Все оглянулись на них, Гусев вытянул шею и изобразил на лице такую напряженную внимательность, точно это не он двадцать секунд назад на глазах у всех разговаривал про хлебный квас.

Выступил заведующий графитным цехом.

-- Нужно пробовать, -- говорил он и, поглядывая на Патрикеева, спрашивал: -- Но вот вопрос: что пробовать и как пробовать?

-- Вот это я у тебя и спрашиваю, -- сказал Квочин, -- ты ведь заведуешь цехом, а не я.

Потом выступали мастера.

-- Мы уже пробовали, -- говорил красноносый, низенький Горяченко. Пробовали еще при Карнаце, до войны пробовали, вот качество какое от этого будет получаться, -- и, понизив голос, точно беседуя с приятелями в пивной, продолжал: -- Вы ведь знаете, как теперь спрашивают с нас за качество, это ужас прямо!

-- Да, надо раньше в институт, -- говорил белолицый Капустинский.

Потом говорил директор.

-- А нельзя ли через наркома прямо в Совнаркоме РСФСР снова возбудить ходатайство о лицензиях? -- вдруг спросил у директора Патрикеев.

-- Это своим порядком, -- ответил Квочин, поглядывая на Кругляка, но тот только зевал и тер глаза.

- Ну, товарищ Кругляк, давай, что ли, замены по твоей части, -- сказал Квочин.

-- Пожалуйста! -- сказал Кругляк и пожал плечами.

-- Послушайте, ребята! - вдруг проговорил он, точно просил всех сознаться в чем-то. -- Ведь вы просто не хотите ответственности. В чем дело? Ботогольский сибирский графит -- кристаллический графит, с доброкачественной золой, чего вы боитесь? Нет, в самом деле, объясните мне, чего вы боитесь? И ты боишься! -- вдруг рассердившись, сказал он Квочину. -- Факт, факт! Ты грустишь, как скрипач на еврейской свадьбе, общее веселье тебя не касается. Директор валит на главинжа, главинж на завцехом, завцехом на мастеров, потом все -- на институт. Причем тут Совнарком? Гоняете зайца, в общем. В чем дело? Пусть он побегает.

Он обозвал мастеров "шаманами", ругал директора, трест, главного инженера.

Слушая его, Патрикеев всегда удивлялся и недоумевал: почему он, Патрикеев, называет управляющего трестом по имени-отчеству и, говоря с ним, волнуется, почему секретарь ячейки для него, Патрикеева, личность таинственная и даже страшная: говоря с секретарем, Патрикеев почему-то менял против воли голос, говорил каким-то дурацким говорком, вставлял в речь ругательства "для народности" и, кончая разговор, внутренне произносил "уф!" -- а вот Кругляк называл всех, без разбору, по фамилиям, однажды сказал управляющему трестом такое словечко, что Патрикеев обомлел, с директором он ругался с утра до вечера, секретарь ячейки ходил в лабораторию каждый день, и Патрикеев видел, что они разговаривали так, точно Кругляк не был беспартийным инженером, а бог весть сколько времени состоял в партии. Сперва Патрикеев думал, что у Кругляка есть крепкая рука в союзном наркомате, но это не подтвердилось. И он никак не мог понять, отчего Кругляк не ищет подпочвенных связей, которые, по мнению Патрикеева, единственные могли помочь инженеру в работе.