— Привет, Герман! Жив-здоров?

— Да ничего… вот избу твою покрасил, чтобы время убить. Ты вроде не закончил…

Релонен признался, что весной настроение у него было нерабочее. Полковник понял.

Так и жили они в озерном краю Хяме всю неделю в ожидании откликов на объявление. Вели тихую здоровую жизнь, наслаждались летом, беседовали о судьбах человечества, наблюдали за природой. Иногда немного выпивали, садились с удочками на причал и смотрели на озеро Хумала. Полковника удивляло легкомысленное отношение Релонена к спиртному. Когда бывало выпито две трети бутылки, Релонен аккуратно затыкал ее пробкой и при случае бросал в озеро. Бутылка плыла на боку и, разумеется, рано или поздно причаливала к противоположному берегу. А до него несколько километров. Не мог же отправитель «бутылочной почты» знать наверняка, где посылка прибьется к берегу.

— Почти все соседи так делают. Оставляют треть бутылки и отправляют ее в путешествие, — объяснил Релонен.

И все равно полковник не понимал такого расточительства. Алкоголь в Финляндии — дорогое удовольствие. Разве можно выбрасывать его в озеро?

Релонен объяснил, что это старый проверенный способ связи. Кто-то когда-то впервые сделал это по ошибке. Первая бутылка с винным грузом приплыла к причалу Релонена семь лет назад. Это был коньяк Ша-ранте, отличного качества. Бутылка прибыла хмельным августовским утром и была спасена. Сразу после открытия винных магазинов Релонен выплатил весь долг за Хумалаярви. В прежние годы бутылки появлялись у берега гораздо чаще. Эта традиция потихоньку распространилась по всем берегам озера. Но об этом не говорят, это тайна летних обитателей Хумалаярви.

— В прошлом году мне достались три бутылки шерри, а незадолго до того, как озеро замерзло, — еще одна бутылка водки и одна-коскенкорвы.[2] В них было столько жидкости, что они едва держались на поверхности. Это согревает душу. Чувствуешь, что где-то на том берегу живет родная душа — щедрый ценитель хорошего коньяка или славный любитель водки, который подумал о неизвестном ему ближнем по ту сторону водной глади.

Однажды вечером, лежа на полке в сауне, полковник Кемпайнен заметил, что все тело друга покрыто шрамами. Полковник удивился, откуда они у Рело-нена. Неужели он был ранен на войне?

Релонен объяснил, что в разгар войны ему был только год. Но мирная жизнь в Финляндии мало чем отличалась от войны. Он четыре раза становился банкротом. Отсюда и шрамы.

— Знаешь, после каждого банкротства мне было так погано, что я решался на самоубийство. Эта попытка на Ивана Купала была не первой. Может, и не последней, кто знает…

Релонен рассказал, что пробовал покончить с собой уже трижды. В шестидесятом году, во время первого банкротства, он решил себя взорвать. У него тогда была фирма по перевозке земли. Взрывчатки хватало, а о профессиональных навыках и говорить нечего. Релонен принес в свой домик мощный снаряд, к которому присоединил два пистона и два фитиля. Снаряд он положил в брюки, уселся в кресло, поджег оба фитиля и закурил последнюю сигарету.

Взрыв удался лишь отчасти. Горящие фитили прожгли огромные дыры в трусах, а на ногах появились ужасные ожоги. Релонен не вытерпел жара тлеющего фитиля и, воя, выскочил из кабинета. Кусок тротила оторвался от пистона и сполз по штанине на голую ногу. Капсуль-детонатор взорвался и серьезно повредил зад и брюки. Жизнь была спасена, но на теле остались рубцы. Второй капсуль, в кабинете, рванул вслед за первым. Дом разлетелся на кусочки и взмыл на 70 метров над площадкой.

После второго банкротства в 1974 году Релонен попытался застрелиться из дробовика, приладив его к дереву на даче у тестя в Сонкаярви. Он смастерил охотничью ловушку. Но Релонен был слишком пьян. Пуля пролетела мимо.

Онни показал к полковнику спину, испещренную шрамами. Вот следы того судьбоносного выстрела. Одна пуля угодила в легкое, но Релонен все-таки выбрался из капкана живым.

В предпоследний раз Релонен решил вскрыть себе вены. Но успел «обработать» только левую руку, а потом упал в обморок при виде собственной крови. «Рубец судьбы» остался и от этой попытки.

Все эти неудачи вынудили Релонена обзавестись револьвером. Он рассчитывал таким образом действовать наверняка. Но, как полковник уже знал, последняя попытка тоже не увенчалась успехом.

Кемпайнен, разглядывая шрамы, пришел к выводу, что Релонен проявил завидную настойчивость в желании себя убить. Сам же полковник никогда раньше о суициде не думал. Он еще больше зауважал товарища, как заслуженного ветерана самоистребления.

В конце первой недели июля Релонен заехал на Хельсинкский почтамт и удивился: он получил целую охапку писем в ответ на объявление. Они даже не поместились в портфель. Пришлось набить письмами еще два пакета.

С этим богатым уловом Релонен помчался на машине в Хяме. Ему было страшновато: что, если они с полковником сдвинули снежную лавину, укротить которую выше их сил?

Дома они разложили письма на полу в гостиной. Сперва пересчитали их. Оказалось 612 посланий: 514 писем, 96 открыток и 2 небольших пакета.

Пакеты вскрыли в первую очередь. Один содержал пучок длинных отрезанных волос, очевидно, женских. На пакете стоял штамп города Оулу. Что значили эти волосы-трудно сказать. Во втором пакете лежала рукопись в 500 страниц под названием «Самоубийства в Хайлуотолайси в этом столетии». Автор — учитель саамской народной школы Осмо Саарниахо. В сопроводительном письме он жаловался на то, что получил на свое творение пренебрежительный отзыв в кругах сельских издателей: ни один из них не заинтересовался книгой. Теперь он спрашивал тех, кто получит это письмо: возможно ли совместными усилиями опубликовать ценную рукопись и разослать книгу по книжным магазинам страны? Он предполагал, что книга принесет 100 000 марок чистой прибыли. Если ему не удастся издать свой опус, он покончит жизнь самоубийством.

— Это надо отправить обратно. Мы не можем ввязываться в издательское дело, даже под угрозой смерти, — решил полковник.

Письма сперва условно разделили по округам согласно почтовым штемпелям. Оказалось, что большинство писем пришло из Ууденмаа, Турку, областей Пори и Хяме. Хорошо были представлены также Саво и Карелия, а из Оулу и Лапландии — всего лишь горсточка. Релонен предположил, что столичная газета не так широко распространяется на севере, как в центральных областях. Похьянмаа, впрочем, тоже была представлена слабо. Это, в свою очередь, могло означать, что там самоубийств совершается меньше, чем в других районах. И немудрено, ведь там самоубийство рассматривается как предательство всего деревенского сообщества.

Прочитали несколько открыток и вскрыли несколько конвертов. Письма производили удручающее впечатление. Люди, одержимые страстью к самоуничтожению, писали как курица лапой, с грамматическими ошибками. Каждое письмо было криком о помощи: правда ли, что я не одинок? Есть ли такая сила, которая мне поможет?

Мир этих людей рухнул, мысли в их головах смешались. Горе некоторых из них было столь ужасным, что даже видавший виды полковник и тот прослезился. Объявление в газете было воспринято ими как последняя соломинка.

Ответить на все письма казалось безнадежной затеей. Даже открыть и прочитать их оказалось не по силам.

Изучив почти сотню писем, Релонен и полковник Кемпайнен отправились купаться.

— Да, топиться нам теперь нельзя, — философствовал Релонен, отплывая от причала, — ведь тогда получится, что мы бросили на произвол судьбы больше шестисот человек. А если они покончат с собой? По совести, мы будем виновны в их смерти.

— Да… какое уж теперь самоубийство, когда мы посадили себе на шею батальон горемык, — согласился полковник.

— Настоящий батальон самоубийц, — добавил Релонен.

С утра Релонен и полковник Кемпайнен отправились в ближайший книжный магазин и купили шесть папок, дырокол, скрепки, нож для вскрытия конвертов, маленькую электрическую пишущую машинку, 612 конвертов и две стопки писчей бумаги. На почте они заказали 612 марок и отправили учителю Саарниахо его «Самоубийства в Хайлуотолайси в этом столетии», приложив письмо, в котором уговаривали писателя оставить мысли о самоубийстве. Они предлагали ему обратиться с рукописью в Общество душевнобольных Финляндии или в другую подобную организацию — может, там лучше поймут научную ценность его труда.