Владимир Войнович

КТО НАПИСАЛ "ХОБОТ"?

У меня накопилась большая коллекция смешных казусов, связанных с моей фамилией.

Когда-то, получив первый более или менее крупный гонорар, я купил себе мотоцикл и пошел сдавать на права. Я очень хорошо подготовился, на все вопросы отвечал четко, чем и расположил к себе экзаменатора, майора милиции. Он взял мою карточку, прочел стоявшую там фамилию, переспросил:

- Войнович? - и посмотрел на меня очень благожелательно. - Известная фамилия. Писатель есть такой.

Я только за месяц до того напечатал свою первую повесть (гонорар был как раз за нее) и не ожидал, что слава придет так быстро. Я скромно потупился и согласился, что такой писатель действительно есть.

- И хороший писатель! - уверенно сказал майор. - Очень хороший! - И не успел я достаточно возгордиться, он уточнил: - Войнович написал книгу "Овод".

Это было не первый и не последний раз. В детстве, помню, подошли ко мне две женщина с вопросом, не мой ли папа написал "Овод".Я сказал, что не знаю. Они спросили, а как зовут моего папу. Я ответил:

- Николай Павлович.

- Ну вот видишь, - торжествуя, сказала одна из женщин другой, - я же тебе говорила, что он.

Третий случай был связан с местом в кооперативном гараже. Мест этих было меньше чем заявлений, поэтому правление кооператива обсуждало каждую кандидатуру и затем решало вопрос в соответствии с чином заявителя, состоянием здоровья (инвалидам - предпочтение) и заслугами перед обществом. Когда очередь дошла до меня, один из членов правления, генерал милиции, поинтересовался: "А кто это?" Председатель правления сказала: "Вы разве не знаете? Это писатель". "Ах, этот! - вспомнил генерал. - Да за что же ему место, если он ничего кроме "Овода" не написал?

Кто-то засмеялся, а председательница, скрывая улыбку, сказала:

- Ну уж место-то в гараже за "Овода" можно дать.

Вопрос был решен в мою пользу и я несколько лет пользовался удобством предоставленным мне за чужие заслуги.

Случай еще интересней был связан с моим соседом по коммунальной квартире пенсионером Александром Ивановичем Печкиным. Он книг моих не читал, но время от времени сообщал мне, что встретил мою фамилию в газете или отрывном календаре. А однажды просунул голову ко мне в дверь и сказал, скромно покашляв:

- По радио передают ваше произведение "Хобот".

- Как? - удивился я.

- "Хобот", - повторил сосед и удалился.

Я точно знал, что никаких "хоботов" не писал. Так что же это могло быть? Я включил радио, но пока шарил по эфиру, искомая передача подошла к концу и диктор сказал:

- Мы передавали отрывки из романа Этель Лилиан Войнич "Овод".

Сначала моего отца, а потом меня многие люди подозревали в авторстве или родстве с автором "Овода" и только одна женщина, кассир в Хабаровском аэропорту имела приблизительное представление о возрасте и половой принадлежности истинного автора

- Извините, - смущенно полюбопытствовала она, выписывая мне билет, - это не ваша мама написала "Овод"?

Меня с Этель Лилиан путали много раз. Но прошло время и однажды молодой человек, спрошенный, не читал ли он роман Войнич "Овод", ответил, что этого автора он знает только по книге о солдате Чонкине.

Признаться, такая путаница мне показалась более лестной, чем прежние.

ONE OF EACH

За границей меня с автором "Овода" не путали, потому что роман этот там мало известен, но в разных странах к моей фамилии отношение разное. Немцы ее легко запоминают и, в отличие от русских, даже правильно произносят - с ударением на первом слоге. А вот многим американцам запомнить мою фамилию, а тем более правильно произнести бывает практически не под силу. Так же впрочем, как и другие имена и фамилии славянского происхождения. Однажды в Принстоне, где я прожил около года, зашел я в местную копировальню размножить какие-то свои тексты. Человек там работавший спросил меня:

- Ваша фамилия Войнинионович?

Мне не хотелось возражать, и я сказал:

- Ну да, что-то вроде этого.

- Вот, - сказал он удовлетворенно. - Вашу фамилию я запомнил быстро. Но у меня ушло несколько лет на то чтобы правильно произносить Солзеницкин.

И еще один эпизод происшедший, который зачем-то описал покойный Сергей Довлатов. Но поскольку это эпизод из моей жизни, а не Довлатова, я хочу чтобы он был известен читателю в моем изложении.

Мы с женой, будучи в Нью-Йорке, посетили моего литературного агента. Мне нужны были срочно копии издательских договоров, а у агента, как назло сломался ксерокс или как они это называют "зи-рокс". Взяли документы на время пошли опять же в копировальню. Тамошний работник взял мои бумаги, посмотрел на меня и спросил (с ударением на последнем слоге):

- Войнович?

Я удивился, что он меня узнал, но не настолько, чтобы прыгать от радости до потолка. Я не тщеславен, и к тому, чтобы быть узнанным где попало, никогда не стремился. Я даже подумал, уж не собирается ли этот человек сказать мне, что он читал "Овода" и ответил настороженно :

- Да, это я.

Он опять спросил:

- Войнович?

Я еще больше удивился. Я же ему сказал, что я это я. Он что глухой?

И только услышав вопрос в третий раз, я понял его вопрос.

- One of each? - спрашивал он, то есть (в русской траскрипции приблизительно "уан оф еач"), "С каждого листа одну копию?" - спрашивал он.

Мне эта история показалась забавной и я где-то ее описал. Зачем Довлатов пересказывал ее своими словами, я его спросить не успел.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В конце семидесятых годов моя жизнь была, мягко сказать, очень непростой. Исключенный из Союза писателей, я подвергался постоянному довольно ощутимому давлению КГБ. Я был лишен возможности нормально работать, зарабатывать деньги на жизнь, мой телефон был отключен, а слежка за мной велась такая, как будто я был крупный шпион или главарь подпольной организации. Хотя я был просто писатель и вся моя преступная деятельность состояла в сочинении книг с вымышленными образами и сюжетами. Я жил в Москве, а мои книги публиковались на Западе. Западные радиостанции иногда передавали отрывки из этих книг или сообщали о преследованиях, которым подвергались тогдашние диссиденты и я в их числе. Что привлекало ко мне внимание радиослушателей, и некоторые из них (бывало даже очень издалека) приезжали в Москву, находили меня каким-то образом, жаловались на притеснения властей и просили, требовали рассказать об их бедах мировой общественности или опубликовать на Западе их сочинения, или (были и такие просьбы) женить просителя на иностранке с целью выезда за рубеж. А бывали и посетители, которые приходили проявить солидарность, то есть, сами не зная зачем. Будучи человеком вежливым, я не мог, как это делали другие люди в моем положении, отказать своим незваным гостям, но однажды, придя в отчаяние вывесил в коридоре следующие