- Куда деваться... Мы уцелели, значит, еще кто-то мог спастись. Разве это невозможно? Ты же сам говорил!

- Говорил. Но эти люди, может, за тысячи километров отсюда, может, и совсем в другом полушарии. Если они вообще есть. Да я сейчас муравья на нашем дворе раздавить боюсь, Марта, а ты из каприза бросаешься человеческой жизнью!

- Это вовсе не каприз. Выслушай меня - и поймешь, что у нас нет другого выхода.

- Да чем тебе Лина помешала?

- А почему это ты ее так защищаешь? Кто она тебе? Нам всем она одинаково чужая.

- Чужая или родная, она прежде всего ребенок. Живая душа, наконец. Беззащитная и слабая...

- Ребенок... Разве ей три года?

- Пусть не три - тринадцать. Девчонка совсем...

- Когда мне было тринадцать, никто не называл меня слабою и беззащитною. Я умела постоять за себя. О, мне всему довелось научиться. Ты же знаешь, мать ушла от нас, с тех пор дом держался на мне, а ведь была ненамного старше Лины. Все тут мое... везде мои руки...

- Поставь себя на ее место. Что бы делала ты в этом стеклянном аду? Выжила бы?

- Не хочу я ставить себя на чье-то место. Я - это я, а она - это она. Мы с ней совсем разные, ясно?

- Конечно, разные. Я знаю, ты не любишь ее, она тебя раздражает. И тем, что молчалива, думает все время про что-то свое, и тем, что такая вялая, невнимательная, все у нее из рук валится...

- А что, не так? Помощи от нее - кот наплакал, а я должна разрываться...

- Я знаю, Марта, тебе нелегко, ты устаешь. Но я помогаю, чем могу. Не трогай только Лину, дай девчушке опомниться, душу отогреть. Мы ведь не знаем, какая она была раньше, до этой беды. Легко ли пережить такое? Сейчас весь мир для нее - мы. Разве можно вот так взять и выгнать?..

- А разве я в своем собственном доме не вправе делать, что захочу? Отец со мной согласен.

- Так я и знал, это он надоумил тебя выгнать Лину!

- Нет, я сама!

- Неправда, Марта! Ты бы до такого не скатилась. Да вспомни, как мы нашли ее, принесли сюда, отпаивали теплым молоком, учили заново ходить... И ты все это забыла?

- Ты говоришь: вспомни, как мы нашли ее. А ты сам - ты забыл, как я нашла тебя?

Рэм растерялся лишь на миг - на неизмеримо малое мгновение, когда дорога, круто свернув налево, вывела его из леса, и он увидел багровые клубы туч, закрывшие небо. Но этого мгновения хватило, чтобы автомобиль, потеряв управление, вильнул в сторону и влип в могучий ствол старого дерева. Машину тряхануло, раздался противный скрежет металла, звон разбитого стекла. Темная тяжесть обрушилась на Рэма, кровь залила глаза, и он уже не мог понять, наяву ли привиделся ему багровый мрак за окнами помятой кабины, или это было химерой, порожденной подступающим беспамятством.

Когда Рэм наконец пришел в себя, то странный пейзаж, его окружавший, показался продолжением бреда. Пред ним расстилались черные холмы, покрытые мглистой дымкой. Несмелые лучи солнца скользили по блестящей темной пленке, укрывшей все вокруг. Мелькнула безумная мысль: на другой планете оказался, что ли? Но небо над головой было земным, обычным, обычным было и солнце. Рэм огляделся. Увидел вокруг обыкновенные деревья. Он долго и напряженно всматривался в них, словно хотел убедиться, что они не растают в воздухе. Но деревья не исчезали, и ветер чуть шевелил верхушки крон. Рэм снова обернулся лицом к черной пустыне.

Метрах в пяти впереди пролегла неровная волнистая борозда, отделяющая зеленую траву от мертвой темной поверхности. Рэм осторожно вылез из машины, медленно подошел к борозде, присел и, преодолевая отвращение, коснулся пленки рукой. На ощупь она оказалась гладкой, твердой и холодной. Он в мыслях определил ее как "черное стекло".

Когда выпрямлялся, неожиданно потемнело в глазах. Но он устоял на ногах. Видимо, ушибся все-таки сильно... Кожа, покрытая засохшей кровью, неприятно зудела. Он вернулся к машине и погляделся в треснутое зеркальце заднего вида. Ну и хорош... Увидит кто - перепугается. Бровь рассечена, потому и крови столько. Наверное, попало осколком стекла. Хорошо, хоть не в глаз. Ничего, заживет.

Он полез в кабину, достал фляжку с водой, намочил платок и, глядя в зеркало, начал оттирать кровь. Вынул из аптечки йод и пластырь. Смазал рану йодом, стараясь не угодить в глаз, потом заклеил - неловко, криво, да бог с ним... Снова заглянул в зеркальце. Ну вот, теперь лучше.

Дороги дальше не было, она исчезла под грудой черного стекла, только очертания угадывались. Придется возвращаться. Перед поворотом в лесополосу Рэм видел село. Он пойдет туда, отыщет людей, должен же хоть кто-то знать, что произошло! Добираться надо пешком - один он с машиной ничего не сделает. Нужно идти, хотя кружится голова и ноет все тело. Другого выхода нет. Не может он сидеть тут и ждать...

Рэм шел не по дороге, а обочиной, часто останавливаясь, держась за стволы деревьев. Наконец выбрался на вершину холма и замер.

Туман совсем пропал, и все было видно как на ладони: зеленый, овальных очертаний островок светлел среди застывшего стеклянного моря. Каким чудом он уцелел? Черное стекло расстилалось, насколько хватало глаз. Лишь в одном месте деревья заслоняли горизонт, но Рэм пришел с той стороны и знал, что и там - то же самое...

Он впился глазами в полоску пшеницы, которая пересекла его путь. За ней поднимали головы жаркие подсолнухи, в лощине блестел пруд, а возле него среди зелени сада алела черепичная крыша. Там жилье, люди!

Спускаться с холма было легче, но Рэму изменяли силы. Он принялся считать шаги - сначала по пятьдесят, потом по сорок, тридцать, а затем просто садился в пушистую дорожную пыль. Двадцать пять шагов - меньше нельзя. Он должен проходить по двадцать пять шагов...

Рэм увеличивал паузы между переходами. Но когда падал на землю, избавляясь от необходимости тщательно считать непосильные шаги, тревожные мысли набрасывались голодной стаей. Что это за черное стекло? Откуда оно взялось? Что произошло? Как далеко тянется пустыня? Вчера вечером он приехал в гости к матери. Жена и дочь остались в городе, отделенном теперь черными холмами. Что, если проклятое стекло добралось и туда? Жена не захотела поехать с ним - дескать, дома столько дел накопилось. Не пустила и дочку, а она так просила... Сейчас все, по крайней мере, были бы вместе, и он знал бы, что с ними все в порядке. Почему не настоял!.. А мама... Что с нею? Ничего не известно! И поэтому он должен встать, должен идти вперед, найти людей, выяснить, какая же беда настигла их, почему вот этот живой островок окружила черная пустыня...

Узенькая тропка, петляя меж подсолнухов, вела через огород. Он пошел по ней, надеясь сократить путь. Уже близко, еще несколько минут... Но все сильнее дрожали ноги, кружилась голова, и только злость подхлестывала - он ненавидел собственную слабость. Стыдно просить помощи, пока еще способен двигаться. Вот уже белеет стена домика. Он видит синие окна и горшки с геранью на подоконниках. Дошел...

Рэм оперся рукой о стену и закрыл глаза. Было тихо. Неужели нет никого? Нет, невозможно, невероятно, чтобы все его усилия оказались напрасными... И вдруг во дворе загомонили утки и послышался женский голос.

То, что увидел он, выйдя из-за угла дома, поразило своей обыденностью. Будто ничего и не случилось, не легла вокруг черная пустыня - женщина во дворе кормила уток, собака, лязгнув цепью, залаяла на него. Здоровенный рыжий пес исправно нес службу, словно мир вокруг был прежним...

Женщина оглянулась. Ее глаза глянули на Рэма испуганно. Она выдохнула: "О-ох..." и медленно двинулась к нему, вытирая руки о цветастый фартук. Цепляясь за стену, Рэм начал оседать на землю.

- Ты забыл, как попал в этот дом? Забыл, какой ты приполз?. Как я выхаживала тебя? Ночами возле тебя сидела... Это я тебя выходила, я тебя спасла! А ты... ты...

Марта снова зарыдала, и до Рэма долетало нечто невразумительное:

- Думаешь, легко... а где ж мои... никто не скажет... а ты...