На похоронах Кальво Сотело правые шли, подняв руки в фашистском приветствии, а Гойкоэчеа поклялся отомстить за его смерть. Правительство не знало толком, что делать. Были закрыты две правые газеты, призывавшие к беспорядкам, и одновременно несколько офисов НКТ. Президент кортесов Мартинес Баррио попытался заверить правых, что правительство обеспечит максимальную гласность в расследовании. Прието также выступил с осуждением насилия, хотя и напомнил, что от рук реакции в октябре 1934 года погибло без суда и следствия гораздо больше людей. То же самое говорил Хосе Диас, еще раз предупредивший, что «в Наварре, Бургосе, Галисии, части Мадрида и других местах готовится государственный переворот».

Смерть Кальво Сотело заставила карлистов примкнуть к военным путчистам, а последние, наконец, получили желанный предлог и освободились от мучивших их сомнений. Однако ложными являются утверждения последующей франкистской пропаганды, что именно убийство Кальво Сотело заставило армию подняться. Мы уже видели, что подготовка путча не прекращалась с февраля 1936 года. К тому же, зафрахтованный в Великобритании самолет, который должен был перевезти Франко с Канарских островов в Марокко, покинул берега Англии еще 11 июля, то есть за день до убийства Кальво Сотело.

16 июля Мола посетил Бургос и встретился там с генералом Доминго Батетом. На прямой вопрос последнего Мола ответил, что не примет участия в восстании. А в это время в разные концы Испании уже летели шифрованные телеграммы «17-го в 17. Директор», назначавшие путч на 17 часов 17 июля 1936 года («Директор» — псевдоним организатора мятежа Молы). К французской и португальской границам потянулись колонны дорогих легковых машин: «сливки общества» покидали Испанию.

17 июля в 17–00 радиостанция города Сеута в Испанском Марокко передала: «Над всей Испанией безоблачное небо». Это был сигнал для начала мятежа так называемой «африканской армии», т. е. частей испанских вооруженных сил, расквартированных в Марокко (45186 человек, в т. ч. 2126 офицеров). Это были элитные войска, имевшие боевой опыт. Здесь, в отличие от «армии полуострова» (собственно Испании) традиционно более тесными и демократичными были отношения между солдатами и офицерами, и многие из командиров пользовались заслуженным авторитетом. Помимо испанцев в африканской армии служили марокканцы (14 тысяч человек), отличавшиеся особой верностью начальникам и жестокостью в боях (они чем-то напоминали «Дикую дивизию» русской армии, ставшую оплотом корниловского мятежа в 1917 году). Марокканцы уже участвовали в боевых действиях в Испании, где хорошо запомнились массовыми зверствами при подавлении восстания в Астурии в октябре 1934 года. Коренные жители Марокко были далеки от перипетий испанской политической жизни. Республика была для них пустым словом, так как она ничего не изменила в их повседневной жизни. Участие же в мятеже сулило добычу (хотя некоторым совсем уж невежественным марокканцам мятежники платили жалованье потерявшими всякую ценность немецкими ассигнациями времен гиперинфляции начала 1920-х годов!) и повышение в звании. В силу этих причин марокканские части на протяжении всего периода гражданской войны были лучшими ударными войсками мятежников и первоначально внушали своим противникам ужас. Марокканцы составляли личную гвардию ставшего позднее вождем мятежа Франко. После истощения людских ресурсов испанской части Марокко мятежники в нарушение норм международного права вербовали наемников во Французском Марокко (некоторые взятые в плен республиканцами марокканцы ни слова не понимали по-испански и твердили только «мерси»).

Коммунисты предлагали официально признать если не независимость, то широкую автономию Марокко, чтобы перетянуть марокканцев в республиканский лагерь. Благодаря их усилиям взятые в плен марокканцы через некоторое время смогли без риска для жизни передвигаться по улицам (сначала были нередкими случаи линчевания «мавров» в отместку за чинимые ими зверства). Но в целом социалисты и члены республиканских партий считали жителей Марокко «не дозревшими» до независимости и откладывали решение этого вопроса до конца войны. Это было на руку мятежникам, не скупившимся на самые широковещательные обещания (итальянцы, например, даже организовали массированную радиопропаганду в поддержку «защитника всех правоверных Бенито Муссолини»). На стороне путчистов стояли и влиятельные духовные мусульманские авторитеты Марокко.

Другой ударной силой африканской армии был Иностранный легион (11 тысяч человек), который был основан 31 августа 1920 года и официально именовался «Tercio de Extranjeros» (т. е. «треть иностранцев»). Такое странное название имеет свои корни в XVI веке: тогда «третями» назывались полки испанской армии во Фландрии, которые делились на три группы (копьеносцев, арбалетчиков и аркебузеров). Иностранный легион делился на батальоны, называемые «бандерами». Сразу же после создания легиона первую «бандеру» возглавил молодой майор Франсиско Франко. В легион вербовали наемников из других стран, бывших не в ладах с законом. Первый командующий легионом майор Мильян Астрай называл своих подчиненных «женихами смерти». В «терсио» царила жесткая дисциплина (иначе держать в повиновении служивших там «отморозков» было просто невозможно). Расстрелы полагались не только за дезертирство, но и за малейшие нарушения воинской дисциплины. За годы гражданской войны легион вырос с 8 до 18 «бандер». В боях на стороне мятежников погибло 10000 легионеров, 35000 было ранено, а 6000 бойцов легиона стали инвалидами.

Путч в Марокко начался уже 16 июля, когда восстал батальон марокканских войск. Но еще 17 июля командир гарнизона Мелильи генерал Ромералес говорил своему адъютанту, что «можно спать спокойно». Хотя еще до передачи сеутской «метеосводки» правительству в Мадриде стало известно, что механизм мятежа уже запущен. Премьер Кирога позвонил командующего испанскими войсками в Марокко генералу Гомесу Морато, находившемуся в портовом городе Лараче и спросил, не происходят ли какие-то особенные события в Мелилье. Морато был удивлен странным вопросом, он ничего не знал. Кирога приказал генералу немедленно направиться в Мелилью и лично доложить о положении в столице протектората. Такой же приказ получил и Ромералес, который распорядился провести обыск в помещении Географической пограничной комиссии, где находилась штаб-квартира путчистов. Мятежникам пришлось начать действовать. Вызванный ими на подмогу взвод Иностранного легиона около 5 часов вечера арестовал военнослужащих, посланных Ромералесом. Легионеры и марокканцы из соседних населенных пунктов захватили Мелилью.

На улицах города появились воззвания мятежников, в которых от имени генерала Франко говорилось, что целью армии является исключительно наведение порядка в стране. Ромералес был арестован. Когда Гомес Морато приземлился на аэродроме, его постигла та же участь.

Полковник Ягуэ (до прилета Франко с Канарских островов он командовал мятежниками в Марокко) послал телеграммы Моле и Франко, где оповещал их об успешном начале путча. Ягуэ (1891–1952), которому выпала сомнительная честь сделать первые выстрелы самой кровавой войны в истории Испании, в очень молодом возрасте поступил в военную академию и по ее окончании попросился в Марокко, где был многократно ранен и отмечен наградами за храбрость. Еще в академии он познакомился с Франко и по его протекции был назначен командующим африканскими войсками, подавлявшими восстание в Астурии. Ягуэ был одним из немногих высших офицеров испанской армии — членов фаланги (причем Ягуэ вступил в нее практически с момента основания и был личным другом Хосе Антонио Примо де Риверы). Ягуэ был лично предан Франко и был готов выполнить любой его приказ.

Рабочие Мелильи пытались захватить оружие и организовать всеобщую забастовку, но мятежники быстро подавили сопротивление безоружных сторонников Народного фронта, которые отстреливались из немногих револьверов, находившихся в их распоряжении.