— Три дня назад принцесс на моем радаре даже не было, — прошептал он напротив ее губ. — А теперь я буду не в состоянии слышать это слово и не вспоминать о том, какой убийственный наряд ты носишь, помогая моим детям.

— Твоим детям, — прошептала она дрожащим голосом.

— Брату и сестре, — поправил он, затем передумал. — Но они младенцы. Они чувствуют, что они — мои дети, даже если они мои брат и сестра.

Она кивнула.

— Я знаю. Я вижу это.

Он посмотрел на Линкольна, крошечного и невинного, наконец, начавшего получать такое питание, которое ему положено, спящего в безопасности и тепле своей кроватке, находящегося с теми, кто любит его и присматривает за ним. И на Кеннеди, играющую, улыбающуюся своему отражению в зеркале, с распущенными волосами, вымытыми и расчёсанными. Теперь ее животик сыт, и ее сердце… Ну, он работал и над его наполнением.

— Они мои дети Джемма, — повторил он, — С того самого момента, как я их нашел.

Девушка положила ладонь ему на грудь, и он задержал дыхание в легких. Ее пальцы кружили по его груди, требовали взглянуть на нее. Ее взгляд был серьезным и наполнен такими эмоциями, что он не пытался пробраться сквозь них.

— Я знаю, — сказала она.

Он почувствовал руку Кеннеди на своей ноге, когда она попыталась протиснуться между ними. Он и Джемма — оба улыбнулись, отодвинулись друг от друга, чтобы дать ей пройти. Безмолвное страстное желание заполнило пространство между ними, когда Кеннеди протянула ручки вверх к Джемме. Он почувствовал, как его сердце дало трещину, маленькая слеза готова была пролиться при взгляде на его маленькую девочку, которая привязалась в единственной женщине, которая заставляла его чувствовать нечто особенное впервые за многие годы, а, может быть, даже впервые в жизни. Тепло в глазах Джеммы, когда она подняла Кеннеди на руки, а та положила головку ей на плечо, почти сокрушило его.

Трумэн проглотил часть новых и неожиданных эмоций, которые остались комом в горле, и оставил поцелуй на щечке Кеннеди.

— Пора домой, принцесса, — он сказал это Кеннеди, хотя глазами до сих пор изучал Джемму.

Он знал, что должен отпустить все, что было между ними, чтобы дать ей возможность найти более подходящего парня, кого-то, чье прошлое не будет тянуть вниз и нуждаться в объяснении. Но он потратил свою жизнь, делая вещи, чтобы защитить других, и ставил себя на последнее место. Только в этот раз ему хотелось подпитать любящее сердце, которым он обладал, не зависимо от кожи убийцы, которую он носил.

— Поехали домой со мной, — сказал он с надеждой.

Джемма уложила Линкольна в его кроватку, пока Трумэн укладывал Кеннеди в постель. Девушка ранее не догадывалась, что он уступил малышке свою кровать. Теперь наличие одеял на диване обрело смысл.

Трумэн лежал с Кеннеди, нежно нашептывая ей что-то, пока она не уснула.

— Сладких снов, маленькая принцесса. Ты в безопасности. Ты любима. Я с тобой.

В горле Джеммы образовался комок. После того как они переоделись из нарядов принца и принцессы, они вернулись в квартиру на разных машинах, так что у нее было достаточно времени, чтобы перестать нервничать и думать о том, куда она едет. Теперь взволнованность исчезла, а ее место заняло нечто волшебное, нечто невероятно мощное. Джемма даже не пыталась задавать себе вопрос о том, что это было.

Трумэн Гритт был сильным, на его теле были татуировки, и он выглядел так, будто не брился несколько недель. У него были все те вещи, о которых она никогда не думала, что хочет видеть в мужчине, и через два дня он показал ей, что ни одна из этих вещей не имеет значения. И она внутренне съёжилась от того, что изначально осудила его так же, как могла сделать это ее мать. Она ненавидела это и поклялась никогда больше так не поступать. Под всей этой грубой броней скрывался добрый, нежный, невероятно преданный мужчина, какого она только могла себе представить. Он не был Прекрасным принцем и не был тем типом мужчин, который ее мать когда-нибудь одобрит. Но он был настоящим, и он был добрым. И в ту же самую секунду, как Тру поднялся и во весь рост расправил свое массивное мускулистое тело, а затем ловко обошел вокруг кровати, которую он, должно быть, купил вчера для Кеннеди. Он посмотрел на Джемму, и в его взгляде безошибочно читалось, что он оставил кусочек своего сердца на матрасе. Джемма почувствовала, что влюбляется в него. Казалось, невозможно запасть на мужчину, которого она едва знала, но в тот момент, когда он взял ее за руку, а второй потянулся за радио-няней — когда он успел это купить? — слово «невозможно» потеряло свой смысл.

Достаточно было одного взгляда, чтобы Трумэн и Джемма полностью поглотили друг друга. Они целовались так дико, что, когда открыли дверь в гостиную, то буквально вывалились наружу. Трумэн не мог дернуть ручку, чтобы закрыть дверь и одновременно достаточно быстро поставить радио-няню вниз. Даже несколько секунд вдали от сладких губ Джеммы казались ему вечностью. Он никогда за всю свою жизнь не был так благодарен за заранее разложенный диван, так как в этот самый момент он упал на него вместе с Джеммой в порыве пламенного, страстного хаоса объятий и голодных поцелуев. Ее руки царапали и изучали его торс, пытаясь найти свой путь ему под футболку, от чего он издал первобытный стон. Боже, он хотел ее. Всю ее. Ее поцелуи, ее руки, ее сексуальный ротик, ее податливое сердце. Обхватив ее попку одной рукой, а щеку — другой, он углубил поцелуй, их бедра терлись и толкались друг о друга в таком же бешеном темпе. Она застонала в поцелуе, и от этого звука похоть буквально обожгла его член.

— *бать, Джемма, — выдавил он, радуясь, что дети благополучно спали за закрытыми дверями и не могли их услышать.

Ее глаза широко распахнулись и так же быстро снова сузились.

— Я люблю твой рот.

Она схватила его за голову, заглушая его слова в новом жестком поцелуе, поцелуе, который сказал ему, что с ним она была честной, все было так легко, так охотно. Его руки покинули ее попку, стремясь к большему, двигаясь жестко и быстро по ее бедрам, затем по ребрам к полной груди, вызывая еще один нуждающийся стон. Он немного приподнялся и стащил с нее рубашку. Все его тело содрогнулось при взгляде на ее кремовую кожу и тугие темные соски, напряженные под ее розовым кружевным бюстгальтером, лямки которого были украшены изящными атласными бантиками.

— Христос, — сказал он.

Она улыбнулась ему и провела пальцем по его скуле.

— Извини, — проговорил он. — Я просто… Ты просто.

Не было слов, чтобы описать, как ее красота поразила его, и он не тратил ни секунды, пытаясь это объяснить. Он расстегнул застежку и отвел чашечки в сторону, втягивая один восхитительный сосок в рот и сминая другой рукой. Она выгнулась под ним, сжимая в пальцах его волосы, постанывая и извиваясь, и удерживая его на месте.

— О Боже, это ощущается так хорошо.

Он дразнил и посасывал, задевая зубами чувствительный сосок. Она резко втянула воздух, он улыбнулся, проделывая это снова, любя эту ее дикую сторону. Он отодвинулся, чтобы кончиком языка подразнить медленными круговыми движениями жесткие пики. Покатав другой сосок между большим и указательным пальцами, он сжал его достаточно сильно, чем вызвал еще один непроизвольный стон, и продолжил дарить ей мучительное наслаждение. Ее руки двигались по его плечам, бицепсам, крепко сжимая их, одна нога обернулась вокруг него и остановилась на тыльной стороне его голени. Черт, ему нравились ощущения, когда она запутывалась в нем. Он хотел знать обо всех вещах, которые сводили ее с ума. Нравятся ли ей ловкие пальцы на ее теле, нравится ли, чтобы ее лизали и сосали, а потом какой трах она предпочитает: жесткий и быстрый или медленный и чувственный? Он пошевелился, снова втягивая ее грудь в рот, когда рукой скользнул по ее бедру к местечку между ног.