Ночь была безветренной, под фонарями то и дело мелькали летучие мыши, громко стрекотали цикады. Кабул был погружен в темноту, только на другом конце города вдали светились желтые, белые, голубые огни аэродрома. Полковник глубоко вдохнул теплый воздух и подумал, что розы у корпусов все-таки посадит, пусть их по пять раз на дню поливают дневальные, представил себе кусты на клумбах, легкий аромат больших кремовых бутонов и зашагал по асфальту в сторону модуля, где жили женщины.

Дневальный заметил его издали, вскочил со ступенек, затушил окурок. “Знает, знает, сукин сын! — отметил про себя командир. — Весь полк знает!” Дневальный подтянулся, отдал честь. Полковник приблизился к нему и шепотом приказал:

— А ну-ка, нюхни!

Дневальный испуганно заморгал, не понимая, чего от него хотят.

— Ну, чем пахнет? — рассердился полковник.

— Одеколоном.

— А еще чем?

Дневальный пожал плечами.

— Ничем, вроде.

— Смотри мне! — полковник подумал, что здорово набрался, если уж начал шушукаться с солдатами, погрозил дневальному пальцем и вошел в модуль. Робко постучал в дверь с цифрой “два”.

— Совсем очумели! — раздался за дверью рассерженный женский голос. — Ну, кто?

— Зою мне, — внезапно оробев, сказал полковник.

Послышался шепот: “Зойка, твой приперся!” — и топот ног. Дверь чуть приоткрылась. В проеме он увидел Зою в ночной рубашке. Она сощурилась от света.

— Привет, — улыбнулся он ей и запоздало подумал, что надо было на посту нарвать цветов.

— Ты чего?

— На операции был.

— Там наливали-то? Сколько раз просила: не ходи такой! Девок перебудил!

— Я и не хожу. Зоя, пойдем ко мне. Я винограду привез.

— О-о-й! — она захлопнула дверь.

Он постоял немного, глядя на цифру “два”, вздохнул; по стене промелькнула тень, полковник поднял голову и увидел лампу, о которую бились большие серые мотыльки. Зоя появилась в летнем платье и босоножках. Она сердито двинула плечами и направилась к выходу. Он послушно двинулся за ней. Проходя мимо дневального, произнес строго:

— На посту сидеть, курить и спать запрещается! Еще раз увижу, пойдешь на армейскую гауптвахту маршировать!

Войдя в комнату, он взял ее на руки, потащил к кровати. Зоя вдруг стала вырываться:

— Не хочу я! Мягко там, проваливаюсь вся! Есть хочу!

Он опустил ее, она одернула платье, прошла в соседнюю комнату, взяла с тарелки кисть винограда. Съела ягоду, неожиданно с силой дернула клеенку за край, все что было на столе — стаканы, недоеденные консервы, вилки, фрукты в тарелках, гранатный ящик, — все полетело на пол.

— Подушку неси! — приказала Зоя и легла на стол, подняв стройные ноги к потолку.

Полковник побежал в спальню, на ходу расстегивая брюки, вернулся с подушкой. Зоя лежала на столе, держа над головой виноградную кисть, ощипывала ягоды. Командир бросился к ней.

— Свет, — лениво произнесла Зоя.

Полковник испуганно глянул на незаштореннный оконный проем — напротив темнели окна строевой части штаба, подскочил к выключателю.

— Ох и сука ты, Зойка!

Она рассмеялась и крепко обхватила его ногами…

Через час они лежали в кровати пьяные. Он рассказывал ей о своих дочерях: о том, что у старшей появился парень, ходит в гости делать уроки — жена писала — сидят часами, занимаются неизвестно чем, хихикают; младшая уже сама читает “Буратино”, в последнем письме нацарапала фломастером: “ПАПА Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ПРИВИЗИ КУКЛУ”, ей к школе нужно покупать второй стол; как он переживал, когда весной младшая тяжело заболела гриппом, а он не мог ни позвонить, ни написать, потому что был в джелалабадском рейде, в котором третья рота попала в засаду. Валентине одной с ними тяжело, работы много, ну ничего, он скоро вернется, а там всего два года до пенсии, уж, наверное, подыщут ветерану теплое местечко… Скоро полковник заснул, а Зоя лежала рядом с ним, гладила по волосам, по шее, по плечу и думала о муже, матери, сыне, которому пять лет, а когда она вернется, будет уже семь.

Было раннее утро, когда скрипнула дверь и по столбу звонко ударила палка. Они быстро спустились с помоста. Ботинки Митя не надел — все равно не налезли бы на ноги. Парень бросил им две большие плетеные корзины с широкими лентами из плотной ткани, привязанными к ручкам, качнул стволом автомата, показывая, что они должны выйти во двор. Они подняли корзины, переступили через порог и чуть не ослепли от света огромного новорожденного солнца, выкатившегося из-за горы напротив. По двору деловито расхаживали белоснежные куры, высматривая что-то в пыли, на веревке, протянутой от сарая к дому, сушилась ослиная шкура. Парень накинул на плечо легкий вещмешок, отворил калитку.

— Бача Абдульчик, ты бы позавтракать дал, а потом и работать можно, — Костя помахал рукой перед открытым ртом.

Парень отрицательно мотнул головой и показал, что шурави должны идти следом за ним. Они стали спускаться по склону. Шел Митя на пальцах, стараясь не касаться ступнями земли, но все равно касался и морщился от боли, шумно втягивая ртом воздух.

— Землю на огород таскать будем. Вон он у них — соток двадцать, наверное! Теперь до полудня жрать не даст, гад! — Костя поддерживал Митю. — Ты на внешней стороне ступни ходи! А ночью ноги повыше задерешь — опухоль спадет.

Спустившись по склону, они направились по вытоптанной овцами тропе к роще. Густой, обычной для таких мест зелени Митя не увидел: причудливо изогнутые, черные стволы деревьев были голы, только вверху, в исцарапанном ветками небе, трепетали крохотные листья. Сразу за рощей тропу пересекли валуны, похожие на панцири гигантских, разом вымерших черепах. Парень стал ловко скакать с валуна на валун, бренча автоматом. Митя не удержался на одном из валунов, скользнул вниз. Под валунами лежала крупная цветная галька, под галькой было мокро — крохотный ручей пробивал себе дорогу к затерявшейся где-то далеко за горами реке. Митя выворотил гальку, всосал в себя прохладную влагу, ощутив во рту сладковатый привкус.

— Эй, Кычанов, козленочком станешь! — Костя присел на валуне, протянул ему руку. — Она у них Мертвой рекой называется. Видишь — камни одни. Потом напьешься. Здесь недалеко.

Парень замер на валуне, передернул затвор автомата и приставил оружие к плечу, нехорошо оскалившись.

— Эй, Абдульчик — дорогой! — Костя замахал руками. — Идем уже, идем! Видишь, товарищ упал — ноги у него больные, — сказал тихо, отвернувшись от парня: — Все он понимает, хрен душманский! Только и делает, что пугает!

Они подбежали к парню. Митя больно получил прикладом по спине.

Дальше Абдул погнал их впереди себя. Сразу за Мертвой рекой пошла густая зелень: молодой орешник перешел в тутовую рощу. Большие деревья были усыпаны коричневыми ягодами. Некоторые кроны, словно фатой, укутались в блестящие нити шелковой паутины. Здесь они остановились. Митя заметил, что земля вокруг изрыта. Парень исчез в орешнике и скоро появился с двумя лопатами. Лопаты он вручил шурави, бросил что-то Косте и уселся под деревом, поставив автомат между ног.

— Не больше чем на полштыка копай, — посоветовал Костя, втыкая лопату в землю. — Хреновая у них землица — песок один. А корзинку порыхлей загружай, а то не донесешь.

Митя стал насыпать землю в корзину, стараясь брать на лопату поменьше. Скоро обе корзины были полны.

— Делай, как я! — приказал Костя, смахивая капли пота со лба.

Он сел на корточки спиной к корзине, перекинул ленту через голову на грудь, оттянул ее от себя руками — корзина высоким плетеным боком прижалась к его спине. Костя медленно поднялся и, слегка нагнувшись вперед, зашагал по тропе.

Митя последовал его примеру. С трудом поднялся, пошел, стараясь смотреть не под ноги, а на гору с прижавшимися к ней домишками кишлака, стараясь забыть о боли в пятках. Гора, освещенная утренним солнцем, сияла золотом. Корзина оказалась тяжелее, чем он ожидал. Он не дошел еще и до Мертвой реки, а ноги уже предательски задрожали, норовя подогнуться. Заставил себя добрести до первого валуна, привалился к нему спиной, тяжело дыша смотрел, как к нему неторопливо идет афганец, сшибая палкой листья с орешника. Он знал, что должен подняться до того, как парень приблизится к нему, иначе снова придется бежать под дулом автомата — куда там бежать, дай бог, хоть к полудню доплестись до горы. Когда Абдул был метрах в двадцати, Митя оттолкнулся от горячего камня и, низко нагнувшись, пошел по гальке, между валунов, чувствуя, как земля сыплется на мокрую от пота спину.