В коридоре послышались шаги, я медленно повернул голову… В дверном проеме стоял Копылов и целился в меня из охотничьего ружья.
— Осторожнее, — сказал я, — эта штука может выстрелить.
— Руки за голову, — приказал он тихо, — и на делай резких движений. Я тебя пристрелю и объясню, что ты ворвался ко мне с угрозами.
— Может, и поверят, — я пожал плечами, — обо мне и так нехорошо думают. Только тогда фотография попадет в руки тех, кто не забыл историю про одного инфарктника.
— Так у тебя ее с собой нет? — спросил инструктор разочарованно и опустил стволы.
— Увы. С собой нет, — я засмеялся. — Можно закурить?
— Кури. Только форточку открой, — он сел напротив, а ружье положил на колени. — Где она?
— Сходим на вокзал, я открою автоматическую камеру хранения, покажу фотографию, ты назовешь адрес и пойдешь домой. А завтра я позвоню тебе и назову номер шифра камеры, где эта фотография будет дожидаться. Это на случай, если ты вдруг перепутаешь адрес. На вокзале ружье не поймут, — я перегнулся через стол и постучал пальцем по прикладу, — так что там мы договоримся мирно. Сам понимаешь, мне нужен только твой приятель, и, когда его арестуют, фото потеряет для меня всякую ценность.
Копылов прислонил ружье к батарее и пошел одеваться.
На улице светало, воздух был такой свежий, что хотелось умереть от восторга. Я стоял на ступеньках вокзала и наблюдал, как удаляется Копылов. Он шел бодрой походкой джентльмена, опаздывающего на свидание. А я вдыхал просветленное пространство и даже запрокинул голову, чтобы увидеть небо. Торопиться особенно некуда.
Потом зашел в телефонную будку, набрал номер отделения милиции, где меня вчера допрашивали, и, когда ответили, нарочито хриплым голосом сказал:
— Если кто ищет парня, который угробил директора комбината и труп спрятал на свалке, пусть пошарит в дачном поселке «Лесной». Дом номер девять, он на отшибе стоит.
— Кто говорит? — заволновались на другом конце провода.
— Сосед. Запомни — дачный поселок, сорок седьмой километр.
И повесил трубку. Снова набрал номер — теперь уже Алика.
— Быстро приезжай на вокзал. Можешь даже в подштанниках.
Потом мы гнали по сумеречному шоссе. Солнце еще не взошло, на небо наползли тучи и было темнее, чем час назад. Сырой воздух врывался в открытое окно и выдувал сноп искр из сигареты.
— Если нас застукают? — размышлял Алик. — Стоит ли нам соваться в этот поселок? И так узнаем, если его возьмут.
— Ты можешь не соваться, посиди в машине. А я должен видеть все собственными глазами.
Он пожал плечами и больше не спорил. Съехал на обочину шоссе, заглушил двигатель. Обернулся ко мне:
— Иди. Тут недалеко, напрямик, по просеке. Я подожду здесь. Не хочу попадать в заваруху…
Стал накрапывать дождик, и еловые лапы стряхивали на меня холодные капли. Пока я пробирался, промок до рубашки. Но вот лес поредел, и из-за мокрого орешника открылась поляна.
Избушка, избушка, повернись…
Сказочный домик, бревенчатый, островерхий, крытый дранкой, почти черный от дождя, только светится окно. Я присел за кустами в неглубокой канаве, которая заросла мятой и земляникой. Было сумрачно, промозгло, и по стеблям травы скатывались круглые капли. Я следил за домом. Шумел дождь.
Я прождал минут двадцать, когда увидел, как зашевелились ветки орешника. А потом заметил ноги в резиновых сапогах. Отверни человек чуть в сторону или наклонись, и он увидит меня.
Послышался металлический щелчок, и меня как током прошило от неожиданности. Левая нога сделала шаг вперед, а правая осталась на месте. Человек замер в трех шагах от меня.
Я видел только его ноги — остальное скрывали ветки орешника.
Что-то неуловимое произошло на поляне перед домом, зашевелились тени у стены, раздался сухой хлопок… Я вздрогнул и увидел, как ощерилась выбитая дверь и погас свет в окне.
Снова тихо, только рядом со мной человек переступил с ноги на ногу.
В окне — свет, а надо мной вздрогнули ветки, окатив меня брызгами, сапоги зачавкали по мокрой траве… Зарыв лицо в заросли мяты, я думал только об одном — только бы не пошевелиться. Шорох брючины о брючину…
Сейчас он вскрикнет от неожиданности…
Нет, шаги уже впереди, я открываю глаза и вижу прямо перед собой примятую траву. Облизал пересохшие губы. Осторожно поднял голову и посмотрел на поляну. Теперь я видел знакомую широкую спину.
Капитан насвистывал.
Послышался шум подъехавшей машины, в стену дома уткнулись желтые круги фар. И тогда я увидел, как из проема выбитой двери выволокли будто мешок. Его волокли двое, и, когда они попали в свет фар, я понял, что волокут они Виктора, заломив ему руки за спину. Я бы не узнал его, но тут он вырвался и бросился через поляну к лесу.
Он бежал прямо на меня, и я думал, почему они не стреляют? А потом понял.
Виктор бежал прямо на человека в резиновых сапогах, который стоял между нами. Он бежал на ощупь, словно и не видел никого, размахивая руками и раскачиваясь на ходу, пока его не заслонила от меня широкая спина…
Потом парень уже корчился в траве, и я не мог рассмотреть, какая черная тряпка у него на лице…
Когда к нему подошли и подняли на ноги, я понял — лицо у него было в крови.
И тут его снова потащили, как мешок, к машине, и он крикнул:
— Я не-е уби-ивал! Он уже ле-ежал там, в подъезде-е…
Когда поляна перед домом опустела и даже поднялась примятая трава — словно ничего не было, словно все привиделось мне в дождливом хмуром мареве, я решил, что пора возвращаться. Посмотрел на часы — Алик, наверное, уже затосковал. А я еще немного сбился с пути и поблуждал по отсыревшему лесу, прежде чем вышел на шоссе…
Но на шоссе машины не было.
Утро было холодное, как напоминание, что лето быстротечно и нам не стоит особенно на него рассчитывать. Меня подобрал «газик», когда я совсем отчаялся. Водитель с изумлением посмотрел на мою потемневшую от сырости одежду, измазанные в глине джинсы, но ничего не спросил…
Я устало гляжу на серую ленту асфальта и думаю, стоит ли мне сразу возвращаться в гостиницу? После того как на моих глазах взяли предполагаемого соучастника в убийстве, мне, вроде, опасаться нечего. Но все же я хочу заехать сначала к Рите… Нет, вовсе не для того, чтобы сообщить ей про мужа, об этом и без меня сообщат, просто мною движет чувство самого махрового эгоизма, я хочу увидеть все своими глазами — очень ли она будет по этому поводу убиваться?
Непохоже, чтобы у них были хорошие отношения, по-моему, она его на дух не переносила. И к тому же я не забыл, как спросила меня девица в пустой квартире с розовым покрывалом:
— Что, собираешься забрать ее с собой?
Нет? конечно, но… Но очень трудно признаться самому себе, что смирился с обстоятельствами этой жизни. Кому другому — пожалуйста, в этом есть даже какой-то шик, но в глубине души ты ни за что не махнешь на себя рукой и будешь верить в волшебную страну, где сбываются все наши желания. Потому что если не верить, долго не протянешь. Вот почему я хочу увидеть ее…
Но прежде перед глазами возникает другое. Поперек шоссе стоит патрульная машина, а милиционер в плаще с капюшоном, как серый монах, делает отмашку проезжающим автомобилям, мол, быстрее, не задерживайтесь. Однако все ползут еле-еле и глазеют на нечто, которое загораживает от меня корпус желто-синей «Волги». Мы тоже сбрасываем скорость, и я, прильнув к запотевшему, от ряби дождинок стеклу, смотрю, как в кювете, задрав к небу колеса, лежит изуродованная машина. Я еще не рассмотрел ее как следует, но уже попросил водителя:
— Останови.
Он взял вправо, и под колесами зашуршало битое стекло…
— Проезжайте, — глаза под серым капюшоном смотрят с явным раздражением, — нечего тут смотреть.
— Это машина моего знакомого, — пытаюсь объяснить, — мне надо узнать, что случилось.