На следующем перекрестке я остановился у витрины продуктового магазина. За стеклом лежали рыбные консервы, а я вовсе не любитель этого блюда, чтобы с таким вожделением его изучать. Просто в отражении я видел, как кожаный пиджак замедлил шаги, посмотрел мне в спину, а потом кому-то помахал рукой. К бордюру подъехала машина, он сел в нее, хлопнул дверцей и уехал.

Наверное, становлюсь подозрительным.

Но все равно при каждом удобном случае л оглядывался, старался запомнить лица людей, идущих следом. Я ожидал увидеть одну и ту же физиономию. А так как нормальный человек не будет упорно бродить вокруг одного и того же квартала, по кругу, я бы понял, что меня ведут.

Однако люди были разные, и тогда я направился кратчайшим путем в знакомый двор, к Рите. Я решил, что оставлю в случае чего записку с московским телефоном. Может, ей пригодится…

* * *

Я остановился, словно наткнулся на невидимую стену: под аркой, через которую я прошел, уже стояли двое, один из них — тот самый, в кожаном пиджаке.

Они меня выследили, и теперь ловушка захлопнулась.

Затрудняюсь описать поведение желез внутренней секреции, но содержание адреналина в крови резко повысилось. Наверное, так происходит с любым животным, когда оно загнано в угол и охотник примеривается, в какую часть тела всадить кусок металла. А я сейчас немногим отличался от животного, и все подчинялось не разуму, а инстинктам, древним, как сама жизнь, которую они защищали. Мы и понятия не имеем, сколько в нас от зверя, пока не загонят под флажки.

И я подбежал к подъезду, рванул дверь на себя, проваливаясь, как в прорубь, в темноту лестницы. Зрение включилось через мгновение, вместе с ним — обостренное ощущение времени.

Я слышу шаги подбегающего человека, слышу, как он берется за ручку двери, врывается внутрь, еще не видит меня, но правая рука его исчезает в кармане и появляется снова, щелчком выбросив из кулака лезвие…

В порыве отчаяния я бросаюсь вперед, пытаюсь поймать его запястье, но обманным движением он высвобождает руку, и я слышу треск от раздираемой лезвием одежды.

Тогда я всем своим весом толкаю его назад, на дверь и, схватив за волосы, бью головой о створки. Еще раз. Еще… Противник снова взмахивает рукой, и снова я чувствую лезвие его ножа. Как осиный укус… Но тут он начинает сползать вниз, к моим ногам, и там остается неподвижный, как мешок с цементом. Я не сразу понимаю, что все кончено.

Из двери выступает кем-то сто лет назад вбитый гвоздь, он-то и стал последним аргументом, когда затылок человека вступил с ним в соприкосновение. Я еще пытаюсь оценить. ситуацию, в которую попал, а ноги сами несут меня вверх по лестнице.

Те, что стояли в подворотне, наверное, подождут немного, пока, их приятель справится с делом. А так как он не скоро выйдет из подъезда, если, кстати, вообще поднимется, его дружки придут следом. Последний этаж…

Я останавливаюсь, цепляясь рукой за перила, и ловлю ртом воздух. Боль сконцентрировалась почему-то в солнечном сплетении, а вовсе не там, куда втыкался нож.

Перед глазами плавают зеленые фосфоресцирующие круги.

Последний этаж — вокруг грязные стены, белый потолок, щербатый кафель… Я зажат в замкнутом пространстве лестницы.

Все.

Я слышу, как хлопнула дверь, слышу удивленные голоса внизу, брань, а потом шаги поднимающихся по лестнице мужчин. Пожалуй, у меня остается один единственный шанс…

На лестничной площадке три двери, и я позвонил во все три. А тем временем преследовавшие меня люди продолжали подниматься вверх. Знаете, это довольно жутко осознавать, что между тобой и смертью осталось несколько лестничных пролетов.

Одна из дверей открылась.

Я даже не посмотрел, кто за ней, а сразу протиснулся в квартиру, закрыл за собой дверь, осторожно, чтобы те не услышали, и только потом обернулся.

Передо мной стояла девочка лет четырнадцати. Она спрятала руки за спиной и молча меня разглядывала. Я приложил палец к губам, и она понимающе кивнула. Довольно сообразительный и безрассудный ребенок.

На лестничной площадке голоса, но приглушенные, мне с трудом удается разобрать:

— Не взламывать же каждую нору, — говорит один раздраженно, — и потом, если этот тип смог вырубить Шмеля, вдвоем его не взять. Это ведь сам черт, его даже Ягар боится.

— Ягар никого не боится, — другой голос. — Но Шмелю надо смываться — еле на копытах стоит. Ему светиться нельзя, пусть он у Ягара в избушке заляжет. Подгони машину прямо к подъезду, перетащим пока.

Девочка тоже слушала голоса, не спуская с меня серых глаз. И только когда они ушли, все стихло, повернулась ко мне спиной и ушла в комнату. А я стоял, привалившись к стене, и пытался взять себя в руки. Голова кружилась, и я понимал, что сейчас и шагу не смогу сделать самостоятельно. Свитер был весь мокрый от крови.

Через несколько минут девочка вернулась.

— Вам нужно подождать, — вдруг сказала она, — вас во дворе караулят. Одного, правда, в машину засунули. Тот сам идти не мог, его поддерживали…

Я только сказал:

— Спасибо…

И ничком повалился на пол.

* * *

Когда я пришел в себя, то уже лежал на боку, а девочка сидела надо мной на корточках и сосредоточенно перебинтовывала плечо.

— Пустяки, — сказала она, заметив, что я открыл глаза, — даже кость не задета. А на ребрах вообще можно пластырем заклеить. Мы в школе проходили, как первую помощь оказывать.

— Странная ты особа, — опираясь на здоровую руку, я приподнялся и сел. — Если бы ко мне вдруг ввалился мужик, весь в крови… Ну и нервы у тебя.

— А я все видела, — она продолжала сидеть на корточках, любуясь моим перебинтованным плечом. — Я на лестнице стояла и все видела. Вдруг раз — этот врывается. А вы его раз головой об стенку. И привет. А я — бегом домой. И страшно, и интересно.

— Не об стенку, а об дверь, — поправил я.

— Не важно, — она поморщилась, — все равно здорово. Мне понравилось. Потом вы еще топали, как бегемот, пока я вам дверь не открыла — она засмеялась, встала и скрылась в конце коридора.

Я не слышал, что она там делает, и через несколько минут с трудом поднялся, держась рукой за стену, пошел следом, в комнату. Девочка лежала на диване и читала книгу.

— Подождите, — сказала она, — тут самое интересное место. Можете пока в окно посмотреть.

Из окна в самом деле весь двор как на ладони. Сначала я никого не увидел, но потом заметил, как за грудой строительного мусора в дальнем конце стоят и курят двое. По одежде я узнал — те самые. Курят и поглядывают на часы. Курят молча.

— Все, — девочка с шумом захлопнула книгу.

— Ты что читала? — спросил я.

— А, тут про то, как они рыбу ловят, вино пьют, про бой быков и про любовь, конечно. Жалко, что он на ней жениться не мог. Его на войне вон туда ранило, — она показала на низ живота. — Да вы садитесь, — подобрала под себя загорелые исцарапанные ноги, — а то зеленый весь, опять навернетесь.

Я присел на диван, и она снова вытянулась, лягнув меня пятками в бок. Я поморщился от боли.

— Раз я вас спасла, — девочка подперла кулаком щеку и задумчиво посмотрела в мою сторону, — вы должны будете на мне жениться. Когда вырасту.

— Что-то ты рано об этом заговорила, — я улыбнулся.

— Должен же быть мужчина в доме. Отец, когда я еще не родилась, погиб. Он полярный летчик был… — девочка вдруг покраснела. — Мне так Лялечка сказала.

— А кто это?

— Лялечка? Мама моя. Я на ней жениться не предлагаю — у нее есть один, только он с нами не живет. Она сама к нему ходит, как сегодня, а потом ей в ночную смену. Вам здорово повезло, что ее сегодня нет, Лялечка не пустила бы. Всего боится. А если вам интересно, то я вас уже однажды видела.

— Интересно. Где?

— А три дня назад, поздно очень, Лялечка в смену была, а я в окно смотрела. Вы и еще один у подъезда барского дома топтались, под фонарем, кого-то ждали, потом зашли внутрь… Дальше я не стала смотреть. Надоело.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: