Ребенок, который живет среди взрослых и постоянно присутствует при их разговорах, то и дело слышит такие слова, смысл которых ему непонятен. Часто он пытается осмыслить их сам, не обращаясь за объяснениями к старшим, вполне уверенный, что эта задача не представит для него особенных трудностей. Он решает ее "по вдохновению", внезапно, не обладая для этого никакими другими ресурсами, кроме сильнейшего языкового чутья, и не мудрено, что, пытаясь самостоятельно добраться до смысла непонятных речений, он принужден прибегать к самым фантастическим выдумкам.

Услышала, например, трехлетняя Кира, что у какой-то женщины родились двояшки, и в ту же минуту прибежала ко мне:

- Понимаешь: родились два мальчика и оба называются Яшки. Их так и назвали: два Яшки (двояшки). А когда они вырастут, их будут звать Миша и Лева.

Этот миф о двух Яшках избавил Киру от мучительного чувства, которое испытывает каждый ребенок, когда ему становится ясно, что он чего-нибудь не понимает.

А когда маленькой Тане сказали, что у нее на наволочке ржавчина, она без смущения спросила:

- Это мне лошадка наржала?

Но более всего замечателен миф, при помощи которого трехлетняя девочка превратила непонятное ей слово "блокада" в понятные ей "облака". Во время гражданской войны ее отец вошел с газетой и сказал:

- А блокаду сняли!

Девочка была поглощена чаепитием и словно не слыхала отцовского возгласа. Но через час она сообщила подруге:

- Облака-то сняли! Сняли с неба облака!

Та подумала и спросила печально:

- А как же дождик?

И посмотрела в окно.

Увидит ребенок в деревне крестьянина, несущего грабли, и решает, что это - грабитель.

- Ломовик! - говорит он про мальчика, который ломает игрушки.

В каждом слове, которое детям случается услышать от взрослых, они с младенческих лет привыкают искать его корень, очищенный от приставок и суффиксов.

Плодотворный метод такой лингвистической (и совершенно неосознанной ими) работы вскрывается лучше всего в тех ошибках, которые они порой совершают при этом.

Двухлетней Саше, например, в слове "отпугивать" почудился тот же корень, что в "пуговице". Она так я спросила у бабушки, пытавшейся расстегнуть ей пальто:

- Зачем ты меня отпугиваешь?

Ей, очевидно, хотелось, чтобы пальто оставалось "запуганным" (то есть застегнутым на все пуговицы).

Та же Саша, услышав как-то слово "наблюдать", решила, что оно происходит от "блюда": положить какие-нибудь вещи на блюдо - в этом, по ее догадке, и состоит на-блюде-ние.

Такие ошибки чрезвычайно типичны. Они повторяются снова и снова в каждом новом поколении детей. С Сашей я познакомился в марте 1956 года - и тут же вспомнил, что еще четверть века назад мне встретился подобный же филологический казус. В Сестрорецке на даче соседские дети долго лепили из глины какую-то замысловатую фигурку, потом утвердили ее на дощечке, которая звалась у них блюдом, принесли ко мне и сказали:

- Вот тебе и наше наблюдение.

Оказалось, что наблюдением они, как и Саша, считают все, лежащее на блюде.

Пользуясь такими словами, как ломовик, наблюдение, отпугивать, малыши не меняют ни фонетики, ни морфологии существующих слов - они присваивают им другую семантику, наполняют их другим содержанием.

Лодырь - это человек, который делает лодки, а всадник - "это который в саду"; "деревня - где деревьев много"; "кустарник - сторож, который караулит кусты"[34]. Мельница - жена мельника, а казак, конечно, муж козы. "Дядя Филя - спец" - про человека, который любит поспать. Фантазер - "кто пускает фонтаны".

Володя, встретив в Куоккале какого-то финна с ребенком, сказал своему отцу:

- Вот идет финн, а с ним финик.

Он и раньше слышал слово "финик", но, как теперь обнаружилось, всегда считал, что это маленький финн.

И как вы думаете, что может значить наше "взрослое" слово "беспомощный"? Четырехлетний Игорь, впервые вылепив снежную бабу без помощи взрослых, с гордостью заявил окружающим:

- Эта баба совсем беспомощная!

Он нередко слыхал это слово в разговорах родителей и по-своему осмыслил его.

Майя крикнула своей старшей сестре:

- Хватит тебе секреты говорить! Секретарша какая!

А трехлетняя Таня сказала:

- Мы ходим на прогулку, - мы прогульщики!

Ни одного из этих слов дети не придумали сами: и "секретарша", и "прогульщики", и "лодырь", и "фантазер", и "всадник" услышаны ими от взрослых. Каждое слово они воспроизвели вполне правильно, не изменяя в нем ни единого звука. Но подлинный смысл услышанных слов ускользнул от них. Не подозревая об этом, они дают каждому слову свое толкование, и хотя тут же выясняется, что из-за недостатка житейского опыта все слова истолкованы ими неверно, даже в этих ложных осмыслениях сказалось присущее маленьким детям великое чутье языка.

Ведь легко можно представить себе какой-нибудь из славянских народов, у которого лодырем зовут человека, имеющего отношение к лодкам (сравни: аптекарь, библиотекарь, слесарь, поводырь и др.), а ломовиками именуются взломщики.

Если не знать, что в слове "спец" две последние буквы относятся к корню, необходимо принять их за суффикс (как в словах "куп-ец", "кузн-ец"), и тогда слово "спец" неминуемо получит присвоенное ему ребенком значение: человек, для которого спанье есть профессия.

Эти ошибки показывают, в каком направлении совершается мозговая работа ребенка, когда он принимает от нас наше обширное речевое наследие. Они обнажают те методы, при помощи которых ребенок овладевает этим колоссальным богатством.

Он требует логики от каждого слова и если не находит ее, то выдумывает. Когда пятилетняя Ёлка впервые увидела ломоть пеклеванного хлеба, она всмотрелась в него и сказала с уверенностью:

- А, понимаю. Это птицы его поклевали.

В самом деле, если не знать польского глагола "питловаць" (то есть молоть чисто и мелко), приходится прибегнуть к такой выдумке.

- Консервы делают в консерватории, да? - спрашивал у деда Игорек.

И сколько я знаю детей, которые думают, что насупились это значит наелись супу, а отравились - наелись травы.

Такое стремление ребенка по-своему истолковывать непонятные речения взрослых было отмечено Горьким в его рассказе "Страсти-мордасти". Там выведен маленький мальчик, одинокий калека, который додумался до того, что богадельня - это место, где делают бога ("дельня" - мастерская, как "швальня").

И точно таким же манером малолетний Тургенев объяснил себе слово "вонмем" (то есть вслушаемся), выкрикиваемое дьяконом в церкви.

"Кто-то, - вспоминает Тургенев, - завел речь о том, как зовут дьявола, никто не мог сказать, зовут ли его Вельзевулом, или Сатаной, или еще как-нибудь иначе.

- Я знаю, как зовут, - сказал я и сам испугался.

- Ну, если знаешь, говори, - отозвалась мать.

- Его зовут "Мем".

- Как? Повтори, повтори!

- Мем.

- Это кто тебе сказал? Откуда ты это выдумал?

- Я не выдумал, я это слышу каждое воскресенье у обедни.

- Как так - у обедни?!

- А во время обедни выходит дьякон и говорит: вон, Мем! Я так и понял, что он из церкви выгоняет дьявола и что зовут его Мем.

Удивляюсь, как меня за это не высекли. Но, как ребенок, я на тот раз был совершенно искренен - просто не понял славянского слова "вонмем" и толковал его по-своему"[35].

Как бы ни были неправильны выводы, к которым приходит ребенок, самый метод, приводящий его к ним, безупречен, - метод анализа составных элементов слова и осмысления их взаимных отношений.

Зарубежные психологи часто относятся к этим детским догадкам не слишком почтительно. "Уж не раз изучали, - говорит Пиаже, - спонтанную (!) этимологию, к которой дети питают такое пристрастие, и затем их изумительное стремление к вербализму, то есть к фантастическому истолкованию плохо понятых слов: эти два явления показывают, как легко ребенку удовлетворить свой ум произвольными обоснованиями"[36].