Почему жители Лос-Анджелеса жалуются на то, что их ароматный воздух, пахнущий апельсинами, загрязнился ядовитыми газами?

Что заставило двадцать тысяч мирных царских подданных вдруг замаршировать через деловую часть Киева, выкрикивая революционные лозунги?

Почему в психиатрические клиники стали поступать с диагнозом «паранойя» и «шизофрения» многие люди, убежденные, что за ними наблюдают невидимые глаза?

Почему внезапно стали случаться странные вещи?

Я ездил по магистрали Дейли в город тысячи раз, но не так, как сейчас. Никогда раньше при сиренах и вспышках света на кабине устрашающе большого «кадиллака». В час ночи на дороге машин было немного, но все они удирали с нашего пути, как только замечали мигалку на патрульной машине чикагского отделения полиции. Мы ехали двадцать одну минуту – быстрее, чем просто ехали. Но это были самые длинные минуты моей жизни. Все молчали.

– Зачем вы меня тащите?

– Заткнись, Доминик!

– Что я сделал?

– Там узнаешь!

– Почему вы мне ничего не говорите?

– Слушай, сынок, в последний раз говорю: заткнись! Шеф-агент Христоф скажет тебе все, что хочешь – и даже больше!

«Сынок» – так он меня назвал. В моем понимании сам он был как горилла: мокрый насквозь из-за возни на пляже и, по крайней мере, года на два моложе. Но между нами было большое различие: я был пленником, а он – одним из тех, кто знал все, но не отвечал на вопросы.

На здании офиса в Уобаш, куда меня доставили, не было никаких опознавательных, знаков, но охранник без слов пропустил нас внутрь. На дверях двадцатого этажа не было никаких табличек, в приемной пусто, и до сих пор никто не сказал мне ни слова. Но по крайней мере, на один свой вопрос я получил ответ. Увидев на стене портрет, я сразу узнал давно почитаемое лицо – важное и строгое, как каймановая черепаха, непреклонное, как лавина.

Дж. Эдгар Гувер note 1 .

Телефонный звонок не был случайностью: я находился в лапах ФБР…

Если вы тонете, вся жизнь до этого момента представляется вам светлой. В следующие несколько… секунд я старался вспомнить все уголовное наказуемые вещи, которые я совершал когда-либо. Не только купание обнаженным по пояс или покушение на чикагского полицейского. Я обратился к началу жизни и начал с того момента, когда помочился около стены пресвитерианской церкви Оливет в Арлингтоне. Тогда мне было десять лет и я опаздывал в воскресную школу. Я совершил мошенничество на вступительных экзаменах в колледж, когда вместо сгоревшего я представил фальшивое заявление. Когда в общежитии сгорело мое имущество, выражавшееся в кровати и пружинном матрасе, я заявил, что в этом виноват мой приятель Альфа Капа Ню. Я даже вспомнил, как у меня исчезли зачатки совести: одно время я в самом деле скрывал неприятности с арабами. Это не было гордостью моей памяти. Мой приятель по высшей школе Тим Карасуритис и я выпили три бутылки нелегального пива для того, чтобы доказать, что мы мужчины. Плохо было не то, что я открестился от этого, а то, что сделал это на углу Рандольфа и Вакера возле самой большой и богатой мечети Чикаго. И когда я выпил все это прямо на улице, пришла очередь Тима. Подняв глаза, я увидел стоявшего неподалеку хаджи с белой бородой и в зеленом тюрбане, он рассматривал нас бешеными, негодующими глазами. Позор! Я понял, что он наверняка учинит скандал, но считал, что даже у арабского хаджи есть дети. Он не сказал ни слова, только долго смотрел на нас, затем повернулся и вошел в мечеть. Вероятно, он вернулся с арабским подобием полицейских, но мы в то время были уже далеко, во всяком случае, покончив с пивом, мы скрылись.

О, я открывал глубины моей памяти! Я исследовал каждый подсудный или отрицательный поступок и даже просто неприятные воспоминания, но не находил ничего, что могло бы выявить приход ФБР в середине ночи.

Минут десять спустя я набрался достаточно смелости высказать это, но уже никого не обнаружил. Они оставили меня одного в маленькой комнате, где было немного мебели. Мой разум чист и ясен. Я был одет в костюм для купания. Он, конечно, сохнет долго, но где-то в офисе открыты окна, и из-под двери дул холодный мичиганский бриз. Дверь оказалась закрытой снаружи – это я узнал, когда до нее дотронулся.

Интересно, что, хотя на мне почти ничего не было, они тщательно обыскали меня. Полагаю, что меня совсем не случайно арестовали именно тогда, когда я не мог иметь при себе оружие и напасть на одного из них или убить себя в припадке раскаяния от чудовищности моих преступлений, чтобы утаить хотя бы одно из них, расстроив тем самым их планы.

Глупцы! Я не думал, чтобы что-нибудь в моем прошлом, стоило смерти. Затрудняло то, что я не знал, за что меня арестовали, но я не совершал ничего такого. Более того, я ничего не предпринимал. Не только потому, что дверь была закрытой, но и вообще в той комнате мало что можно сделать. Здесь находился репродуктор, из которого доносилась музыка – в основном звук скрипки: серьезная вещь. Здесь был стол, конечно же пустой, а что в ящиках, я не знал. Из-за закрытой двери мои нервы были на пределе. За столом находилось вращающееся кресло, перед ним – простой деревянный стул. Я не знал, сколько времени пробуду один – и выбрал деревянный стул. Я сидел, обнявшись от холода руками, и размышлял.

И тут дверь без предупреждения открылась, и вошел шеф-агент. Шеф-агент Христоф.

Это была женщина.

Шеф-агент Найла Христоф была не просто одной из тех, кто вошел через эту дверь, но и, без всякого сомнения, важным лицом. Она была боссом. Все, кто вошел вместе с ней, подчеркивали это жестами.

Я удивился. Конечно же, все знают, что недавно в ФБР начали набирать и женщин, но их никто не видел. Вы знаете о существовании женщин – врачей или водителей такси, – поскольку видели их в кинохрониках или фильмах. С агентами ФБР такого случиться не может. В недельных кинохрониках вам никогда не покажут лица агентов. Если хоть один оператор попробует это сделать, рискуя раскрыть правительственный секрет, отрицательные последствия для него неминуемы. Тогда он будет дрожать за свою жизнь в комнате допросов.