Молчат все.
Только у Геры дергается нога и каблук дробно стучит по половице.
Все молчат.
Да, вот это и есть фашизм. Фашизм, который уничтожила советская армия и который никогда не должен воскреснуть вновь!
Василий Игнатьевич постоял тихонько и, пробормотав: "Ну и дурак ты, Василий Игнатьевич, старый дурак..." - поплелся из комнаты.
- Как страшно, как страшно! Там же наши люди,- прошептала Таня,Дети... матери...
- Тише воды, ниже травы надо жить; авось пронесет,- вздохнула Анна Матвеевна.
- Я не понимаю,- пожала плечами Лиля.- Это гунны какие-то, звери, а папа говорил, что это самая культурная нация.
- Культурная!..- рванулся к столу Гера.- Да их убивать, как волков, нужно.
В запале он ударил кулаком по столу - и краска сползла с его лица и побелели губы.
Лиля пристально взглянула на Геру, шагнула было к нему:
- Гера...
Но Таня перебила ее:
- Юматик, ты можешь рассказать обо всем Хорри и Леше... но так, чтобы не очень их напугать. Остальным - ни слова. Анна Матвеевна, все-таки пора готовить завтрак. А я пойду посмотрю, что делает Василий Игнатьевич, ведь старику очень тяжело...
Лиля и Гера остались одни в комнате. Лиля вплотную подошла к нему.
- Гера,- сказала она настойчиво, глядя прямо ему в глаза,- почему на пакете кровь?
Гера не ответил. Его глаза закрывались, он все грузнее опирался на стол и делался все бледнее.
- Тебе плохо,- спросила Лиля,- тебе больно? Сядь.
Быстрым движением она подставила стул, усадила Геру. Тот опустил голову на стол и пробормотал сквозь зубы:
- Оставь... Ни... чего, мне надо идти.- Но у него не было сил подняться.- Не... могу... Погляди, что у меня тут на плече?
Лиля ловко сняла рукав с одной его руки. Гера скрипнул зубами от боли. На плече содрана кожа, рана кровоточит, густые струйки сбегают по смуглой грязной спине.
- Ты же ранен,- прошептала Лиля и тоже побледнела,- ранен!.. Погоди...
- Пустяки, царапина!
Лиля вдруг начала считать: "Раз, два, три, четыре".
- Что ты? - обессиленно поднял голову Гера.
- Ничего... Ничего... Папа учил, когда очень растеряешься,- посчитай до десяти. Теперь все в порядке.
Лиля быстро подошла к аптечному шкафчику, взяла бинты и вату, пузырек с йодом.
- Гера, сейчас будет очень больно, но так нужно.
- Если нужно,- делай.
- Повернись к свету.
- ...Понимаешь, он успел отскочить.
- Неужели? - спросила Лиля и мазнула йодом.
Гера вздрогнул от боли.
- Да... и все из-за белки... Понимаешь, хрустнула... ветка... Он захрипел... и схватился за сумку.
- Да? Ну, вот и готово,- сказала Лиля спокойно, как будто бы она ничего только что не слышала и ничего только что не узнала.
- Лиля...- Гера впервые взглянул Лиле в лицо.- Лиля, я не хочу, чтобы кто-нибудь...
- Я знаю,- прервала его девочка.- Ну вот... мне надо идти принести воды,- я сегодня дежурю; а ты бы прилег.
- Нет, уж давай я принесу.
- Что ты! А рука?
- У меня есть другая,- усмехнулся Гера и, не глядя на Лилю, пошел к колодцу.
Вон видно из окна, как он вертит вал левой рукой.
А странная девочка Лиля распахнула окно и подставила лицо солнечному лучу и, зажмурившись, улыбнулась.
15. Раны болят
Раны бывают разные.
У Василия Игнатьевича была ранена душа. Он лежал зарывшись лицом в подушку и думал с горечью: "Как же так? Как же могли оставить, забыть нас с детьми здесь, среди этих ужасов и страхов? Почему не позаботились, не предупредили, не вывезли? Почему сейчас никто не поможет, не посоветует? Где Родина, о которой мы говорили ребятам, что она никогда не забывает? Забыла? А ведь она не дремала ни часу, когда сто человек с "Челюскина" остались на льдине в бушующем море. Она послала в полярную ночь ледоколы, собачьи упряжки, лыжников... Сутками не уходили с вахты радисты. Миллионы людей следили за спасательными работами. И, наконец, герои-летчики сели на необычайный аэродром и вывезли всех до единого на материк. Даже маленькая Карина, родившаяся в Ледовитом океане, вернулась домой здоровой и невредимой.
Почему же забыли о наших детях?
А когда Марина Раскова заблудилась в тайге, за ней тоже послали самолеты, вездеходы, опытных таежных охотников. За одной женщиной, пусть даже прославленной летчицей! Почему же, почему же забыли о нас, о ребятах, о детской здравнице?"
Вы не правы, Василий Игнатьевич, не надо сравнивать мирное время и первые дни внезапно грянувшей войны.
Да, не прислали за детьми, потому что коварно и неожиданно враг сбросил на город тонны бомб и город пылал, как факел, и обезумевшие люди выбегали из домов и падали у порога. Матери закрывали своим телом детей и гибли вместе с ними. Трое суток пограничники сдерживали натиск врага и полегли в окровавленную пыль, преграждая собой дорогу на восток, все, как один, все, как один.
Вы же знаете, Василий Игнатьевич, что сёла вокруг здравницы превращены в пепелища и люди ушли из них и прячутся в пуще и береговых плавнях. И разве вы не видели, как на дубовой ветви висел ваш старый друг, председатель сельсовета, впервые опустив могучие руки, и дуб стонал на ветру от гнева и стыда?
Кто мог вспомнить о случайно оказавшихся в здравнице детях, если пропала Ольга Павловна? И все же разве не приходила к вам Мокрина и не собиралась к вам еще раз, да упала мертвой на опушке леса,- закрывая своим телом собранный для вас узелок? И разве не стояли за ней народ, Родина?
Все это - трагическая неразбериха первых дней войны, когда страна захлебнулась кровью от предательского удара. Но подождите, она еще оправится, еще вздохнет полной грудью, и горе тогда врагам. А пока не надо отчаиваться, Василий Игнатьевич, и не надо роптать.
Гера, конечно, задавался, когда, превозмогая боль, бодро пошел к колодцу по воду. Плечо все-таки сильно болело. Он вернулся в дом и прилег на койку,. первый раз за долгое время не закрыв свою дверь.
Таня, войдя в столовую, увидела приоткрытую дверь Гериной комнаты и заглянула в нее: Гера лежал на кровати, закрыв глаза, и лицо его пылало. Таня встревожилась и подошла к мальчику.
- Гера, ты что, заболел?
- Нет.
- А почему же ты лежишь?
- Так, устал немного.
- Мне кажется, у тебя жар.
- Оставь меня в покое.
- Давай я смеряю тебе температуру.
- Я тебе сказал,- отстань! - И Гера повернулся к Тане спиной.
Таня молча вышла из комнаты и скоро вернулась, неся термометр и таблетку аспирина, но Гера так взглянул на нее, что она не решилась сунуть ему под мышку термометр и только положила таблетку на подушку; таблетка сейчас же полетела в угол.
- Ну, как знаешь,- сказала Таня,- ты не маленький.
- Уйди, пожалуйста,- заворчал Гера,- уйди, добром прошу. Здоров я,понятно?
Таня ушла.
Геру начало знобить. Он снял сапоги, залез под одеяло, но никак не мог согреться. Хотелось заснуть, но сон не приходил. Мысли проплывали в голове, не давая покоя. Мысли все об одном и том же, об одном и том же, как уже много дней. "Правильно ли я делаю? Может быть, не это нужно делать? Может быть, нужно пробираться к своим, к Красной Армии? Но как? Где она? Нет, нет, я не могу уйти отсюда. Я должен отомстить за всех, за всю деревню, за всех ребят, за маму... за Петьку".
Как он любил Петьку, белоголового, румяного, похожего на одуванчик на зеленом лугу! Отец, уезжая на войну с белофиннами, попрощавшись со всеми, приласкал глазами каждый угол дома, по-хозяйски воткнул топор в колоду и повесил грабли в сарае. И вдруг поднял Петьку, неотступно ходившего за ним следом и, прижав на мгновение к груди,- протянул его Гере: "Петьку тебе оставляю, вернусь - спрошу. Не вернусь - сам будешь в ответе". Сказал и ушел. И больше не вернулся.
Гера берег Петьку, не пускал его купаться с ребятами, следил, чтоб тот вовремя ложился спать; носил на плечах в далекие прогулки, не раз совал ему в грязные ручонки припасенную для него конфету. Прежде всего заботился о том, чтобы у Петьки было теплое пальтишко, валенки,- ведь отец сказал: "Этого тебе оставляю". И вот теперь он не может вспомнить веселого личика братишки; он помнит только страшные, засыпанные землей глаза и мать, лежавшую ничком... Не надо об этом думать. Он все делает правильно. Плохо только, что он один, трудно без товарища. Разбрелись деревенские ребята. Черной гарью лежит Брагино. А кто бы мог быть ему товарищем из здешних ребят? Юнцы они все, дай городские. Разве они что-нибудь могут? Один Хорри настоящий человек, но он лесов не знает и боится их. Да что товарищи?! Он бы и сам дел наделал, да оружия нет. Гранату бы! Как запустить, как бросить,- все бы они взлетели, а то с ружьишком плохо. Вот сегодня подкрался, выстрелил в часового, а мимо. А как они гнались за ним, как стреляли, даже пулемет повернули в его сторону, а он метнулся в лес. Ну, правда, попетлял как заяц. А они бежали, топали сапогами, стреляли, и еловые лапы били их по мордам. "Так им и надо! А дальше в лес, видимо, пойти побоялись. Леса они не любят, не их лес - наш!"