- Заразная, шибко даже заразная... - ответил Талип и посмотрел на Славку.

- Не слушай его, Андрюха, - пропел Славка, заправляя из бочонка коричневым солидолом шприц.

- Смотри, мужик, раньше этот водитель Славка заливал в бортовые жидкий нитрол, теперь густую смазку набивает и то и дело пялит глаза на небо - это и есть журавлиная болезнь.

- Не забивай пацану мозги, иди чисти картошку, а то парни придут, схлопочешь по шее.

Андрей поднял голову.

- Смотрите, во-он, дядя Слава!

Славка выпустил из рук шприц, запрокинул голову, не мигая смотрел, смотрел. Небесная синь резала, сосала глаза до тех пор, пока птицы не слились с далеко отодвинутым от земли небом.

Андрей перевел взгляд на Славку и вздохнул.

- У тебя журавлиная боль, да?

Андрей спрыгнул с вездехода, подергал меня за штанину:

- Дед, а дед? Заболел я. Честно. Журавлиной болью, - с грустью сказал пацан.

- Ну, ступай. Вредно смотреть на солнце.

Андрей целыми днями возился во дворе, строил плотины, каналы, бродил по лужам, сосал ледяшки и с ног до головы мокрый возвращался уже в сумерках. Если не загнать, то и про ужин забудет.

- Сорванец этакий, - ворчал Талип, стаскивая промокшую обувку, - вот скажу деду. Совсем от рук отбился!

Андрей, переодетый в сухое, садился за стол на свое место, упрямо сопел носом и уплетал кашу за обе щеки.

Славка заглянул после обеда в палатку и кивком головы подозвал меня.

Я набросил на плечи телогрейку и вышел. На дворе ярко светило солнце. Пахло талой водой. На противоположном склоне горы чернели точками на снегу отогретые камни.

- Поехали! Все готово! - шепотом сказал Славка.

- Не могу, Славка, так уезжать не годится. Охота, говорят, пуще неволи, но работу тоже не бросишь.

- Понимаю, а вот она не понимает. Она ждать не станет. Одним словом, весна.

Помолчали.

- Нынче она будет ранняя, - снова заговорил Славка. - Надо торопиться. Если захватит разлив в дороге, застрянем. Тогда придется бросить машину. Я же вижу, весь ты извелся.

- А что делать?

- Ты надеешься все-таки? Отпуск дадут?

- Надеюсь. Но все дело, когда?

- Вот именно, когда? - вздохнул Славка. - Могут испортить всю охоту. У меня все готово, решительно все. Лодку мы тебе тоже достали, сборную. Мешок сухарей: на пекарне договорился. Сети, спиннинг, патроны, чай, соль, сахар. Сухие сливки тоже возьмешь, не громоздко и питательно. Спальный мешок мой, пожалуй, лучше. Он в брезенте, непромокаем. А тяжело будет выбросишь.

- Спасибо, Славка. Ну зачем эти хлопоты, еще, может быть...

- Как хочешь, - злится Славка, - давай в ночь смотаюсь на главную усадьбу, разговор закажу. Смотреть на тебя нет терпежу. Время ведь уходит.

- Да разве я не понимаю? Давай подождем еще денек.

- Пойдем послушаем камни, - предлагает Славка.

- Да нет, Славка, снегу еще много.

Камни мы обычно ходили слушать летом, перед грозой. Подбирались к подножию гольца, прятались где-нибудь под выступом скалы и, притаившись, слушали. Нам казалось, а иногда это было и на самом деле, камни начинали ворочаться. Потрескивало, даже похрустывало глухо, будто в натруженных суставах. И тогда, затаив дыхание, ждали: стоило сорваться самому маленькому камешку, как он по пути сшибал за собой другие и вместе они срывались, стремительно увлекая булыгу за булыгой. Каменный вал нарастал, грохотал, поднимался бурый столб пыли с огнем внутри - словно взрыв! Этот вал проваливался в ущелье, отзываясь оттуда тяжким вздохом. И тут же за ним другой вал, еще более мощный. Такое зрелище!

Бывало, сидим до самой ночи в ожидании, когда заворочаются и заговорят камни. Но они подолгу молчали. Иногда кто-нибудь из нас будил их: лез на голец и сталкивал камень. Но это было очень опасно. Можно не успеть, и тогда лавина увлечет самого. Порой мы пытались разбудить камни криком или выстрелом из ружья. И изредка это удавалось.

Славка выбрал из пачки папиросу.

- Сходи один, Славка, что-то нет настроения.

Славка не уходит, он смотрит куда-то вдаль, поверх моей головы.

- Ты почему очки не носишь? Смотри, глаза совсем покраснели.

- Никак не подберу, дед, то слишком розовые, то чересчур зеленые, отвечает Славка и щелчком выстреливает окурок. - Ладно, - он рубит воздух рукой, - пошел я, дед, в горы.

Смотрю парню вслед - сильная у Славки спина. И дух тоже. Воздух в горах на закате солнца звенит по-особому - туго, натянуто. Вслушиваюсь. Действительно, как паутина.

А по косогору куропатки шастают. Прицеливаюсь пальцем в самца. Его нетрудно отличить: на хвосте, на кончиках крылышек и головке черные точки. Стоит он, замерев крестиком. Самец - голова всей стаи - в ответе за всех и зрит бдительно. Ребята этих куропаток не трогают - считают своими. Андрей заранее раскидывает корм и часами ждет их. Талип ругается: всю крупу перетаскал. Я всматриваюсь в темнеющее небо и думаю - вызвездит и к утру потянутся гуси.

Холодает. Пора. В палатке тепло, ребята укладываются спать, в углу храпят рубщики, - намотались по снегу.

Весна распускает дороги. Выбитая колея полнится водой, и вся проезжая часть становится хлябкой, а дальше нетронутый, посиневший, набухший, словно больной, снег.

Обычно в это время на ЛЭП с трудом пробиваются последние лесовозы. На горбу леса пристраивают бочки с горючим, ящики с макаронами, тушенкой, мешки с мукой и хлебом. Из-под колес брызжет на ящики грязь и стекает с них, застывая к вечеру коричневыми сосульками.

В это время и наступает охотничья пора. Неудержимо тянет в лес, на озера. Не теряя надежды на отпуск, мы исподволь готовились.

Андрей тоже собирался. От него буквально ничего не удается скрыть. Он просит Талипа сделать ему ружье или на худой конец лук и стрелы. За мной ходит по пятам.

- Дед, а складной нож возьмем, смотри, куда я его запрятал, заговорщицки сообщает он и поднимает рубашку. На голом пузе болтается на веревке складник. - Никому, понял! - шепчет он. - А собак всех возьмем? А незаметно будет? - ластится он, заходя с другого боку.

- Да ты что, Андрей, мы же ни от кого ничего не скрываем. У нас нет от бригады секретов.

- А зачем тогда с дядей Славой шептался? И Талип говорил: "Поменьше языком мели".