— Лен ни в чем не виноват, Бернард, — успокоил Дарт разбушевавшегося редактора. — Это я уговорил его хранить наш секрет в тайне. Мне не хотелось раньше времени возбуждать ненужные толки и ажиотаж. Обещан не терзать упреками Ричардсона, а я готов дать интервью…

— Хорошо, — примирительно буркнул Пауэр и, подхватив под руку Дарта, направился к подъезду соседнего с книжным магазином дома, в котором располагалась редакция вечерней газеты.

Они заскочили на несколько минут в лабораторию Лена Ричардсона, где Бернард Пауэр, не обращая внимания на хозяина, бегло осмотрел контрольные отпечатки с негативов «портрета» таинственного бэби, а затем направились в кабинет редактора. Шествуя по коридору, Пауэр на ходу отдавал распоряжения помощнику: «Новую пачку бумаги! Побольше остро очиненных карандашей! Через час доставьте нам ленч! В кабинет ко мне никого не пускать!» Плотно прикрыв дверь кабинета, Пауэр усадил гостя в кресло, а сам устроился напротив за громоздким столом и на минуту задумался, с чего же начать разговор. Размышляя, он пришел к выводу, что читателям «Star» следует непременно представить не только бэби, но и, конечно, его «отца» — профессора Раймонда Дарта. Открытие не случайно связано с его именем.

— Страсть к изучению человека проявилась у вас, по- видимому, еще в мальчишеские годы? — задал свой первый вопрос Пауэр.

— Я должен сразу же разочаровать вас, Бернард, поскольку ничего подобного не могло быть в нашем семействе, одним из первых переселившихся из Англии в Австралию. Отец разводил скот, и само собой разумеющимся считалось, что каждый из нас до того, как отправиться в школу, будет пасти животных. Если же говорить о детских мечтах, то мы, наблюдая, как изнемогают в труде родители, жаждали открыть золото и тем самым облегчить их жизнь. Правда, копаясь в земле, я с друзьями находил иногда кости животных, а норой даже шлифованные каменные топоры, однако и то и другое мало волновало меня.

— И все же, как вы заинтересовались антропологией? — допытывался Пауэр.

— Сначала, пожалуй, проявилась любовь к медицине. После окончания грамматической школы в Ипсвиче в 1911 году я решил специализироваться по медицине в университете города Квинсленда. Здесь впервые увлекся зоологией. По-видимому, были какие-то успехи, ибо меня в числе других студентов послали продолжать учебу в колледж Эндрю города Сиднея. Мы должны были совершенствовать знания по биологии. И вот тут-то и случилось то, что, возможно, послужило толчком к моим будущим увлечениям.

В июле 1914 года в Сиднее открылась конференция Британской Академии развития науки, и меня спросили — не хочу ли я временно стать ассистентом анатома Артура Смита, брата знаменитого антрополога Элиота Грэфтона Смита. Можно ли мечтать о более почетной привилегии для студента? Естественно, я согласился. В течение нескольких дней отбирал кости конечностей и старался выделить на них определенные структурные детали. Затем открылась конференция, и я впервые воочию увидел выдающихся деятелей науки Европы и Америки. Это было десять лет назад, но я до сих пор помню, какое сильное впечатление произвела на меня лекция главного гостя конференции Элиота Смита, в которой говорилось об эволюции мозга.

4 августа работу конгресса прервали — началась мировая война. Многие наши преподаватели ушли в армию, но нас оставили завершать обучение. И здесь мне снова повезло: руководитель анатомического факультета профессор Джеймс Уилсон предложил мне стать его ассистентом. Его занимали неврологические проблемы, особенно эволюционная структура мозга, что оказалось созвучным моим интересам. Стоит ли говорить, как я обрадовался! В течение трех лет, до 1917 года, продолжалось наше сотрудничество, и влияние Уилсона на мое формирование как специалиста и даже на мои повседневные привычки оказалось настолько огромным, что, признаться, до сих пор иногда ловлю себя на том, что мыслю категориями моего учителя из Сиднея. Не думаю, чтобы я отличался особыми способностями. Вероятно, сыграли роль наши личные контакты, а также общность интересов, но факт остается фактом — профессор пошел на беспрецедентный в истории колледжа шаг, назначив меня на пост демонстратора анатомии. Обычно это считалось привилегией аспирантов-медиков.

Особенно важные для моей судьбы события произошли после того, как я отправился в Англию для прохождения военной службы в медицинском корпусе. Последний год мировой войны застал меня во Франции, и, когда встал вопрос о том, чем я буду заниматься после демобилизации, неожиданно выяснилось, что профессору Элиоту Смиту, который в это время возглавлял королевский университетский колледж Сардженс, требуется демонстратор. Мне определенно везло с этой должностью! Можете представить, Бернард, какое волнение охватило меня, когда мне предложили работать рядом с одним из лидеров антропологии Великобритании. Но, отдавая отчет в сложности предстоящей деятельности, я ответил профессору Смиту, что не считаю себя достаточно подготовленным. Мне казалось, что на эту должность имеет больше прав лейтенант Уиллард из Мельбурна, который лучше меня знает анатомию. Элиот Смит взял к себе нас обоих.

Годы работы и учебы рядом с выдающимся антропологом считаю самыми счастливыми из прожитых. Профессор Смит оказался полной противоположностью тому представлению о людях гениальных, которое обычно складывается у простых смертных. Блестящий эрудит, человек, популярность которого среди антропологов безгранична, отличался исключительной простотой и доступностью. Высокий, оптимистично и доброжелательно настроенный, он всегда был окружен теми, кто жаждал получить у него консультацию. Сначала я увлекся микроскопической анатомией, и Элиот Смит направил меня в Америку в Вашингтонский университет. Я совершил путешествие по всей стране и ознакомился с наиболее интересными центрами по медицине. Антропология по-настоящему стала моей страстью после возвращения из Америки в сентябре 1921 года. Не оставляя основной работы, я все свободное время возился с огромной «сравнительной коллекцией» мозга в музее королевского колледжа. Профессор Смит в это время занимался повой реконструкцией пильтдаунского черепа, и палеоантропология, в особенности проблемы, связанные с происхождением человека, стали той областью интереса, которая захватила меня всего. Я не слишком многословен, Бернард?

— Напротив, совсем напротив, дорогой Дарт! Для меня теперь важна каждая деталь, поэтому продолжайте, — проговорил Пауэр, торопливо делая заметки на листе бумаги. — Почему же вы не остались работать в королевском колледже? А, понимаю — вы, как истинный почитатель Дарвина, конечно же, попросились работать туда, где, согласно его идеям, находится родина человека — в Африку!

— Увы, дело обстояло далеко не так, — с грустью возразил Дарт. — Не скрою: я с удовольствием остался бы в Англии, ибо для ученого нет большего счастья, чем работать в кругу коллег. Но что оставалось делать, если у Элиота Смита к моменту завершения моей учебы в колледже не предвиделось свободных вакансий. Начало двадцатых годов было тяжелым временем для Англии, и чтобы вы, Бернард, поняли, в каком тяжелом положении оказались специалисты, приведу лишь один пример. Выдающийся знаток микроскопической структуры нервной системы и анатомии человека профессор Кульчицкий работал в колледже помощником лаборанта! Элиот Смит, понимая, что он не может оставить меня при себе, после долгих дебатов со своим другом профессором Артуром Кизсом, знаменитым исследователем пильтдаунской находки, нашли, наконец, вакансию и убедили меня отправиться в Южную Африку.

После некоторых колебаний я согласился и зашел к Кизсу, который обещал подписать рекомендацию. Я с тоской слушал, как он, просматривая документы, хвалил меня за знания, «презрение к принятым мнениям и отчаянный порыв» в исследованиях. Все это хорошо, но отъезд в Иоганнесбург я все же рассматривал скорее как изгнание, а не водворение на профессорство. Кизс подписал рекомендацию. Перед рождеством, в декабре 1922 года, я отплыл в Африку. Можете представить, Бернард, мое настроение — остались позади детство и любимые исследования, прощай общение с гигантами моей профессии, вроде Смита и Кизса. Впереди факультет анатомии и медицинская школа в новом и слабом университете Витватерсран…