Пока были живы отец и мать, в семье ни полусловом не обмолвились об изменении фамилии.

Когда открылись архивы, Сергей Михайлович обнаружил: его пращуром был Ондрий Медведич, среднепоместный дворянин Великого княжества Литовского, женившийся на Марии Овской, польской дворянке, и, как было записано в найденных документах, "ставший прозываться Медведич-Овским".

Дети его именовались уже Медведичовскими -- возможно, дефис между двумя именами собственными показался кому-то излишним и только запутывающим дело.

Сергей Михайлович стал азартно спускаться в глубь веков, в изобилии находя там и Медведичей и Овских, и их формулярные списки, дразнящие воображение перечислением имений, должностей, наград, сведения об участии в походах против неприятеля и даты отпусков. Достойно удивления -дореволюционные архивы оказались полнее и строже архивов советского времени.

Так, например, заявление отца в загс с просьбой в 1939 году изменить фамилию обнаружить не удалось. Знающие люди подсказали, что в послереволюционные и довоенные годы изменение фамилии не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Пупкины становились Ивановыми, Ивановы -- Пролетарскими, Немытовы -- Немировичами...

Сергей догадался, что отец скрывал свое дворянское происхождение и решил подзапутать карты. Ему это удалось. Но и Сергею Михайловичу, потомку многих лихих и хитроватых белорусов, литовцев, поляков, молдаван, русских, русских и еще раз русских, удалось подтвердить поговорку о судьбе кончика вьющейся веревочки.

Удалось, например, установить: дед нашего героя -- Константин Павлович Медведичовский прошел всю войну с германцем, получил за отражение атак неприятеля под местечком Гросс-Кошляу полковника, имел семь боевых орденов, жил на Фурштатской улице и -- сгинул в 1917 году, оставив после себя единственного потомка -- сына Михаила, 1910 года рождения и крещенного, как указывала "Выпись из метрической книги" в Петровском Воскресенском всех учебных заведений соборе, более известном петербуржцам как Смольный собор.

Михаил Медведичовский, отец Сергея, с отличием окончил Ленинградский финансовый техникум, работал главным бухгалтером фабрики мягкой игрушки в Павловске и перед самой войной слегка укоротил и изменил фамилию до понятного и по-русски внушительного "Медведев", оставив от предыдущей лишь первые шесть букв, сохранив тем самым свою жизнь и образец подписи, которую ему приходилось в избытке чиркать на финансовых документах. Подтвердил же факт изменения фамилии сослуживец и друг отца, которого удалось разыскать в Парголове, -- крепкий, слегка заикающийся старик, отказавшийся от коньяка, но охотно выпивший почти стакан водки. "Мишка это сделал, чтобы не принимали за еврея или поляка", -- уверенно сказал он и поведал несколько смачных историй из своей молодости, в которых они с отцом Сергея рвали на Марсовом поле цветы девушкам, убегали от милиционеров, ныряли ночью с Литейного моста и перед войной опрометью неслись в Павловск на работу, чтобы не сесть за опоздание в тюрьму -- закон был прост: пятнадцать минут опоздания -принудительные работы, двадцать одна минута -- тюрьма...

Об изменении фамилии нашлось сообщение в газете "Вечерний Ленинград" за май 1939 года, рядом с объявлением о разводе некоего Кострицы В.С. Закончив войну в Праге, Михаил, ставший уже Медведевым, женился и с расстановкой в девять лет произвел на свет дочку и сына -- Евгению и Сергея.

Приоткрылось и другое. Младший брат деда -- Николай, в отличие от орденоносца царской армии Константина, сгинувшего с историческо-архивного горизонта в огненном семнадцатом году, -- младший брат этот самый революционный огонь и раздувал, будучи в военной группе социал-демократов, а вернувшись после Февральской революции с каторги, служил в Красной армии комиссаром и погиб во время лютой Финской кампании 1939 года, оставив малышке-дочке фамилию Медведичовская и свою безупречную биографию пламенного революционера. Воспользовалась ли дочь доставшимися по наследству привилегиями, выжила ли в войну со своей матерью и какую носила фамилию после замужества -- установить пока не удалось. Военно-исторический архив прислал двоюродному внуку лишь ксерокопии из личного дела дивизионного комиссара Медведичовского Николая Павловича, также орденоносца, но уже Красной армии...

Внуки царского полковника стали Медведевыми и выжили; потомки революционера остались Медведичовскими. Что стало с ними?..

Более пятидесяти Медведичей, Овских, Медведичовских и Медведевых (если быть точными, пятьдесят три) умещались в картотеке Сергея Михайловича и жили в квадратиках на просторном листе миллиметровки, слегка обтрепанном на сгибах и прилепленном теперь скотчем к стене в его номере на острове Родос.

Медведев понимал, что рискует: он начал роман, не закончив исследования. Но как было не схватиться за него, если в одну прекрасную ночь герои ожили, стали двигаться, говорить, назначать дамам свидания, вызывать обидчиков на дуэль, стали любить и ненавидеть, воевать с Наполеоном и Котовским, идти под расстрел и расстреливать... Надо было срочно записывать... Да и кто скажет, когда исследования могут считаться законченными?

И гуляла из документа в документ веселая история о сорока отбитых у армии Наполеона маркитантках, которых командир летучего отряда Епифан Медведич вывез в свое поместье и раздарил друзьям и начальству для "применения в хозяйстве". Оставив, надо думать, расторопных иностранок и в своем поместье? Целая переписка сложилась в военном ведомстве по этим кудрявым пленницам и их скарбу, включавшему три подводы гардероба и два трюмо орехового дерева. Как отмечалось в одном донесении, неволя для маркитанток была вынужденной, но беспечальной, приняли их хорошо. Все сорок мадам были освидетельствованы местным лекарем Егором Хлябой, признаны, за некоторым исключением, пригодными для несения хозяйственных и иных повинностей в военное время и определены к делу согласно их наклонностям и умениям. И как сложились судьбы сорока маркитанток наполеоновской армии, кого они народили в лесных белорусских поместьях? И не растут ли на его обильном древе веточки от того веселого и шумного трофея? Ах, как чесались у Медведева руки заняться историей маркитанток вплотную! Но видит око, да зуб неймет -- всему свое время: архивные находки являются не каждый день и даже не каждый месяц.

...Медведев предпринимал отчаянные попытки сдвинуть повозку романа дальше -- курил, стоя у темного окна, выходил среди ночи на террасу, возвращался, стараясь неслышно закрывать двери, торопливо листал исторические справочники в надежде схватить интересный факт и воодушевиться его развитием, пробирался на кухню и варил себе кофе, лежал, погасив свет, ожидая, когда придет смачная фраза или явится картинка, но язык словно онемел, воображение уснуло, и он вставал, щелкал выключателем, мрачно смотрел на разложенные повсюду книги, бумаги, документы, снова курил, снова выходил на улицу, стукал кулаком по мраморному ограждению террасы, вглядывался в темноту моря, обзывал себя последними словами, пытался увидеть хоть краешек следующего эпизода, но тщетно: предки словно объявили своему летописцу бойкот.

Медведев догадывался, точнее, знал, откуда такое сопротивление материала... Знал, что, исчезни с его горизонта Оксана, прокрутись время обратно на несколько дней и пойди он тогда прямиком в Центр, а не шебаршись, как мальчишка, выглядывая Снежную Королеву, и не подстраивай с ней встречу за столиком уличного кафе, все катилось бы сейчас отменно, только успевай погонять и выбрасывать в мусорную корзину скончавшиеся авторучки.... Но что проку корить себя за опрометчивые поступки! Он уже влип, вмазался, делает потуги сыграть новую литературную партию -- написать рассказ или даже повесть на эмиграционном материале, он обманывает себя, что видит в Оксане только героиню, но это же чушь -- он уже разглядел в ней интересную женщину, играет с огнем, и гамбит этой партии уже разыгран, надо либо сдаваться и вставать из-за стола, либо двигать фигуры в миттельшпиле, надеясь не на выигрыш, а на пат. Да, да, надежда только на патовую ситуацию, когда фигуры расположатся таким образом, что ходить станет некуда... А это и будет его спасением, его выигрышем.