Черный горизонтальный зрачок поперек желтого глаза.

Ухмыляющийся зрачок.

Мерно ходит из стороны в сторону нижняя челюсть, и в такт её движению покачивается белесая клочковатая борода. Зеленый стебель укорачивается на глазах, втягиваемый внутрь бездонной пасти, замаскированной все той же равнодушной ухмылкой. Зубы мелькают походя, вскользь — когда отвисает на мгновение бородатая губа.

Старательные, педантичные зубы.

Он делает вид, что совершенно случайно зашел на тропинку. Что может в любую минуту сойти с нее, потянувшись за молодой веточкой, которая по всем законам физиологии должна интересовать его больше, чем…

Но может и не сойти.

— Прочь! Пошел, кому говорю!

Мало металла в голосе. И не те слова — мать гоняет этих животных как-то по-другому, особым междометием… вспомнить бы!..

Презрительные желтые глаза с черной поперечиной.

Человеческие воля и дух сильнее. Не отводить взгляда, снова прикрикнуть железным хозяйским тоном, шагнуть вперед. Он должен отступить. Попятиться, освободить тропинку… Перестать ухмыляться, в конце концов!

Свалявшаяся шерсть на коротком отрезке между широкими основаниями грязно-бежевых шершавых рогов. Где-то там, над покатой крышкой черепа дремлет — или притворяется, что дремлет?! — темный нечеловеческий астрал. От которого можно ожидать всего, что угодно…

Травинка скрылась в пасти. Склонилась голова с немигающими глазами, борода черкнула по земле, а рога на мгновение оказались направленными прямо в живот. Крепкие зубы подцепили новый пучок травы. Жухлой, топтаной, жесткой.

Но зато — не сходя с тропинки.

Что ж, уступает тот, кто умнее. Кто разумнее. Человек.

Шорох в кустах — тех самых, со вкусными молодыми ветвями. Напролом, безжалостно круша эти ветки, из кустарника выбирается… Черный, и от этого ещё более дьявольски желтоглазый.

И ещё двое так неслышно, незаметно подошли слева… Нет, не двое!..

А сзади?!!!..

Нет, оборачиваться нельзя. Они только и ждут, чтобы он обернулся, ударился в панику, побежал. Именно предвкушая его бегство, они наклоняют головы, примериваясь к удару гофрированными рогами, переминаются с ноги на ногу — у всех у них лысые коленки, а острые копыта облеплены землей и травинками… И непрерывно жующие челюсти. И ухмылки, ухмылки…

Но человеческий разум сильнее?!..

Один человеческий разум.

Их шажки почти незаметны, но кольцо неумолимо стягивается, и уже бьет в нос острый, мерзкий, отвратительный запах. Со всех сторон совсем близко плоские лбы с крутыми выростами рогов. И целое ожерелье желтых глаз, перечеркнутых злорадными зрачками.

Если бы — один на один…

Если бы…

Козел Твердолобый!

Можно подумать, кто-то догоняет его долбаную прикладную математику! ну, кроме Коробова, в группе не без урода. А так все сдавали по шпорам, причем человек пять — по моим. Полночи писала, и вот такусенькими буквами! Могла и глаза посадить. Но ему-то что, гаду…

Олька пришла вообще нулевая. У неё свадьба летом, так она в книжки и не заглядывает, а по любому поводу заявляет во всеуслышание, что главное для женщины — удачно выйти замуж. Твердолобому она, понятно, этого не сказала, мямлила что-то про интеграл — совсем не в тему, судя по тому, как Коробов хихикал. А потом вообще замолкла и только смотрела на препода красивыми глазами. Может, и всплакнула слегка, со спины не видно. Короче, Вась-Ильич сказал, что, хоть это и не в его правилах, но, раз у девушки скоро свадьба… Всем раззвонила, стерва, знала, что делает!

Трояк — ни за что. Совсем ни за что!

А я накатала такие классные шпоры! Взяла билет, села на последнюю парту, быстренько отыскала, что нужно, — если шпоры действительно хорошие, можно все найти за две секунды. С задачей посложнее, конечно, но больше двух баллов за неё снимать нельзя, это все знают. Так я на четыре и не претендовала, очень оно мне надо!

Все потому что я пошла сразу после Ольки, а Твердолобому нужно было показать, что халявы не будет. Я отвечаю, а он смотрит из-за очков своими мелкими глазками, как у кабана, — выискивает, к чему бы прицепиться. Фигушки! Я ж по двум разным книжкам писала. Так что он уже совсем было повелся и попросил переходить ко второму вопросу, и тут…

Я всегда так делаю, это на счастье. Когда сажусь отвечать, закидываю ногу на ногу, а на второй вопрос перекидываю ногу. Как в «Основном инстинкте». Твердолобому оно, конечно, по фиг, — он, между нами, кажется, вообще импотент, — но примета есть примета, всегда помогает.

Не всегда.

— Постойте. Что это у вас на колене?

Не знаю, как он успел заметить, оно могло только на полсекунды мелькнуть, никак не дольше! А ещё косит под близорукого… козел старый. А там ничего особенного и не было, только самые основные формулы. Нормальные преподы, кстати, разрешают в открытую ими пользоваться. В триста седьмой они даже над доской висят, — а вторая группа, между прочим, там и сдавала. И это, по-вашему, честно?!

Я собиралась все это ему выложить, можно было и слезу пустить — Олька, разумеется, так бы и сделала. Но я-то не Олька. И, когда я подняла глаза и взглянула ему в морду…

Брылы, как у бульдога, рот безгубой щелью, вдавленный по бокам лысый лоб, а сама лысина прикрыта вязаной шапочкой — в июне!!! — и ещё эти равнодушно-никакие кабаньи глазки за толстыми квадратными очками… Ну да все его знают. Так вот, я взглянула ему в морду и сразу поняла, что «уд» мне все равно не светит, — хоть реви в три ручья, хоть доказывай, хоть умоляй, хоть разденься перед этой образиной.

И я ответила вопросом на вопрос:

— Василий Ильич, а куда это вы смотрите?

Первым захохотал Коробов — он у нас вообще быстрее всех соображает. Громко, басом, — наверное, и в коридоре было слышно. А за ним уже потихоньку захихикали все. Потихоньку — потому что плавали в прикладной математике не лучше меня. Но захихикали, — потому что… надо было видеть в этот момент твердолобовскую физиономию, вы бы поняли.

Он хотел что-то сказать: невидимые губы несколько раз дернулись, — но передумал, а только быстро черкнул по зачетке, захлопнул её, швырнул на край стола и только тут выговорил:

— В деканат за бегунком.

Лысина его в тот момент была бордовая. Та часть, что виднелась из-под шапочки.

А в зачетке оказалась дыра вместо точки после «неуд». На три страницы! Зачем там вообще ставить точку, спрашивается?..

Сначала я решила, что по фиг. Когда вышла из аудитории, народ, как всегда, сгрудился вокруг — узнать, что там было. Я выложила всю историю в лицах и хорошо прикололась вместе с нашими. Даже приподняла юбку и продемонстрировала, за что два, — и пацаны согласились: есть за что. И самое смешное, все ведь знают, что Твердолобый импотент! — а туда же, на коленки пялиться!

— Плюнь, Лизка, — посоветовала Олька. — Главное для женщины — удачно выйти замуж. Пошли в буфет. Бегунок не убежит.

Это она просто так сказала — а получился прикол. Все прям-таки выпали, и Анька Кривенко, шестерка, высунулась из аудитории: «Василий Ильич просит не шуметь!»… Ненавижу!

А потом мы сидели с Олькой в буфете, и она знай себе болтала про свое платье и какая у жениха машина, — а я слушала, хлебала противный столовский кофе, и на душе становилось мерзко. Конечно, главное для женщины… уж точно не прикладная математика, но об этом легко рассуждать, когда у тебя «уд» в зачетке и впереди целое лето со свадьбой впридачу. А я… Если Твердолобый пошлет на осень, батя меня прибьет. И это не шутки, он и в самом деле до сих пор… особенно когда налижется… А если я и осенью не сдам?!.. Нет, о таких страшных вещах лучше не думать. Не думать! Не думать, кому сказала!!!..

Короче, я подорвалась как раз на середине Олькиных самых что ни на есть откровений «между нами, девочками» и поплелась в деканат.