Сейчас зима, летом было веселее, летом брат приезжал почаще, жаль, что надолго задерживаться нельзя ему было - и на работе вечно занят, и семья. Зато каждый Борькин приезд - в доме праздник, всегда натащит им с отцом, как маленьким, подарков, привезет каких-нибудь невероятных конфет, все, что поломано, перечинит, летом - за день огород перекопает. И чего он только не умеет! Это уж точно: если человек талантлив, так во всем.

...Итак, с шести до семи - обед. Потом - накормить Альфу, хоть она и так нахватала со стола, отец каждый второй кусок - ей, отчего и пол весь в жирных пятнах. В семь отец заснул, Иван прилег тоже, знобило и почитать хотел, но не тут-то было: явился сосед Галкин, важный толстый старик, адвокат, отцов любимый друг. Иван с большим удовольствием оставил их вдвоем. Сначала они долго галдели за стеной, обсуждали первую часть воспоминаний, и Галкин все восклицал: "Весьма капитальный труд! Полотно народной жизни!" - а потом начали шептаться и бормотали до самой ночи. Уже в двенадцатом часу Иван провожал Галкина до калитки, и Альфа разлаялась на всю улицу - отвечала на чей-то далекий и тонкий лай с подвыванием.

Отец перед сном был в духе, острил по собственному адресу: "Скрипучее дерево сто лет скрипит" - и вообще был он сегодня не таким, как обычно, был загадочным, многозначительным и склонным к философским размышлениям о жизни и смерти.

- Помирать не страшно, - сказал он Ивану внезапно и наставительно, - а только досадно. Да и то в том случае, когда остается дело, которое ты не успел довести до конца.

- Что-нибудь всегда остается, - сказал Иван первое, что пришло на ум (старик злился, если ему не отвечали).

Отец задумался, пошевелил морщинами между бровей и заявил:

- Тогда сумей обеспечить, чтобы твое оружие подняли другие, - и ушел спать, спросив в третий раз, когда приедет Борис.

Дважды за вечер Иван говорил ему, что в будущее воскресенье, сообщил и сейчас. Некоторое время из-за стены доносился скрип дивана, ворчание, что Иван опять так и не перетянул матрац, потом старик позвал Альфу, она, конечно, залезла грязными лапами ему на одеяло, и стало тихо. Лег и Иван последнее время по утрам трудно было подниматься.

Тихо в поселке. Не слышно собак, не шумит электричка, давно погасли окна. Ночь. Спит на своем диване отставной руководитель производства Василий Иванович Ехалов, спит, подогнув ноги, чтоб не мешать Альфе, и разносит во сне начальника литейного цеха. Спит и Иван - утром рано вставать, но до этого еще далеко, а сейчас ему снится какой-то хороший сон. Ему вообще редко снятся сны, но уж если снятся, так обязательно хорошие, а это значит, что Иван Ехалов - счастливый человек.

Правда, в начале жизни, лет десять назад, случилась с ним большая неприятность. Он тогда только что поступил в Техноложку, и вот, шел как-то вечером с приятелем по Фонтанке, привязались трое. Слово за слово - и драка. Вообще-то мордобой так себе, не всерьез, но видно - судьба. Иван подцепил левым крюком, добавил правой, а тот полетел и треснулся затылком о парапет. Треснулся и остался лежать на тротуаре. А потом Иван грузил этого типа на "скорую", а те все куда-то делись. Парень долго валялся по больницам, но выжил и инвалидом не сделался, зато Иван как раз угодил на самый пик борьбы с хулиганством, так что загремел на всю катушку - на четыре года. И повело: вернувшись, заболел туберкулезом - пошли клиники да санатории, пока лечился - умерла мать, и теперь вот они с отцом уже пять лет вдвоем на даче.

Адвокат Галкин М.И. до сих пор утверждает, что Иван мог бы и вообще не сидеть, что плохо сработала защита: слишком щепетильный директор не заплатил, дескать, МИКСТ - "максимальное использование клиента сверх тарифа". ("Это чтоб я - взятку?!") Да что уж теперь говорить - что прошло, то прошло, жизнь переиграть невозможно, стоит ли тратить время на подобные размышления. У Ивана последние пять лет были лес и поле, и зимние тихие ночи, и прогулки с Альфой вдоль замерзшей белой реки, когда собака прыгает, мышкует по только что выпавшему снегу. И еще была у него свобода думать, как ему хочется, и делать, что сам считает нужным, никакой тебе на работе показухи, а дома - ничьих вопросительных тоскливых глаз. С отцом все было просто, ему нужна была физическая помощь - принять, подать, накормить. А в душу он не лез.

В душу-то, конечно, Василий Иванович ни к кому не лез, даже к собственному сыну, но не потому, что не имел на это права. Он даже, наоборот, считал, что обязан, отвечает перед народом за то, каких сынов вырастил, каких людей оставляет после себя государству. Насчет Бориса был спокоен, да и Иван неплохой человек, если уж на то пошло, только несамостоятельный, - тут уж да. Разве нормально это, что тридцатилетний лоб живет при папаше, работает в шарашкиной артели. Это ведь придумать: ремонт утюгов! И главное, никаких усилий не делает, чтобы эту жизнь поломать! Умение сориентироваться в любой обстановке и принять единственно верное решение - вот что было, по мнению бывшего директора, самым главным человеческим качеством. А этот дурак? Когда он что решал? Всю жизнь плыл, куда несло. Плохо это, и сказать об этом надо, и злился Василий Иванович на сына, что суп остыл или там пыль в углу, злился, а главного-то сказать не мог - все готовился да откладывал. Не приучен был к болтовне, а действовать момент еще не настал. Но настанет!

Галкин приходил теперь к Ехалову каждый вечер и просиживал не меньше, чем по три часа. Они шептались за плотно закрытой дверью, потом адвокат с таинственным лицом отправлялся домой, напевая: "Их фур нах Вараздин, где всех свиней я господин", а Василий Иванович укладывался спать. Перед сном он взял обыкновение обязательно задавать сыну какой-нибудь интересный вопрос, вроде:

- Хотел бы ты, Ваня, стать строителем?

- Хотел бы! Еще как!

Попробуй ответь старику иначе, он тебе покажет.

- Так что же не едешь? Хоть на БАМ! Климат там здоровый, всю твою чахотку - как рукой.

- А ты? Один тут?

- Ах ты мерзавец! Да я - что, инвалид? Под себя хожу? Обузой еще никому не был и не буду, пока не помру! "Один..." Свою жизнь надо прокладывать, а не бабиться при старике. Так и сам, не успеешь охнуть, в старого песочника превратишься, а жизнь одна!.. Да что тебе, дураку, говорить?!