Я получил письма его величества, золотую цепь ценой в 40 фунтов, отклонялся и был отпущен. Я возвратился в Любек, откуда послал письма и отчет о том, что мною было сделано, в Англию с почтенным купцом м-ром Даниэлем Бондом[345]. По-видимому, мои переговоры имели успех. Купцы, которые соглашались было на уступки, теперь отказались от них, добились посылки с королевскими грамотами м-ра доктора Перкинса, который быстро добился освобождения и отпуска кораблей купцов и их товаров, его за это хорошо вознаградили, тогда как на мою долю пришлось очень мало, почти ничего. Однако я должен был приняться за такое же или похожее поручение[346]. Когда я прибыл в Данциг, в 500 милях от Любека, то депутация и уполномоченные от английских купцов м-р Баркер и другие, узнав о моем приезде, пригласили меня заехать в Мелвин, где они имели резиденцию, по пути ко двору польского короля. Там я должен был получить их наставления. Поэтому я поехал через Торунь и Подолию, богатейший район, а затем в Варшаву, где находился король Сигизмунд и где упомянутая депутация, м-р Баркер и его сопровождающие, встретили меня. Я приготовился вступить в новый, еще более запутанный лабиринт. Великий канцлер Замойский (Zamoietzcoie) жил в десяти милях от двора в городе, им самим построенном и названном его именем, к нему я прежде всего должен был попасть, поскольку это был первый воевода, военачальник и деятель (viovod, lieftennant-generall & statzman) в государстве[347]. Но чтобы не обидеть других вельмож и чиновников государства и не испортить мои переговоры, я обратился к главному секретарю и подканцлеру, назначившему мне прием для представления моих грамот королю. Но пришлось ждать прибытия ко двору великого канцлера, к которому я делал безуспешные попытки попасть. Его любимец, пан Ян Глебович, наместник Ковно (Pan Ivan Cleabawich, Pallantine of Cowen)[348], был моим знакомым, его родственникам и друзьям, находившимся когда-то в плену у старого царя Ивана Васильевича, я делал добро. Он расположил канцлера в мою пользу, меня приняли с почетом, но недоброжелательно из-за того, что я нарушил его [канцлера?] волю.

Было назначено два уполномоченных по этому делу: секретарь Станислав и референдарий Оброский (Obroskie), они рассмотрели со мной жалобу королевы в защиту ее купцов, торговавших в тех краях, которые продали в долг купцам и подданным польской короны сукна и других товаров на сумму 80 тысяч фунтов стерлингов[349], но те объявили себя несостоятельными и сменили место жительства, купив на те деньги дома и поместья, в которых и жили, получив от короля письма с привилегией, дававшей право не подлежать суду, к большому разорению и ущербу многих из упомянутых купцов ее величества. Они [уполномоченные] заявили мне, что это новая жалоба, о которой они ничего не слышали, поэтому, вероятно, сведения, дошедшие до королевы, не совсем справедливы. Но купцы были налицо, тут же, и могли доказать это, представив их милостям полный перечень имен и договорные записи, из которых было видно, как долго им пришлось ждать уплаты.

«Все это, возможно, и правда, [сказали уполномоченные], но часть могла быть уплачена, это требует более тщательного расследования. Обвиняемые должны быть также выслушаны». Я и многие из купцов просили ответа и милости его величества.

«Дело будет доложено его величеству и его совету, и вы вскоре будете знать решение [ответили уполномоченные]».

Я вновь просил моего доброго друга, наместника, просить великого канцлера оказать милость и содействие моему выезду, к тому времени его неудовольствие прошло, он посылал мне иногда привет и подарки и призвал меня на свой совет с другими лордами, которые сказали мне, что его королевское величество изумлен тем, что королева Англии написала столь заботливые письма к нему в защиту каких-то мужиков (a sortt of pessants), которые могут жаловаться и без повода.

— Позвольте доложить вашим милостям, что ее величество, королева Англии, писала королю Польши тем же стилем и слогом, каким она пишет всем другим государям, ее любезным братьям и друзьям, она ставит его братскую любовь и величие даже выше многих других, и ничего, кроме правды, не содержится в письме ее величества, жалобы эти, тщательно проверенные, принесены ее величеству ее достойными подданными, стоящими гораздо выше простых мужиков, они покорно просят всего лишь правосудия, в котором его королевская власть никому не отказывает.

— Приведите доказательства, и правосудие состоится, но знайте, что ваша королева не может ни ограничить, ни изменить волю его величества в пожаловании его королевских привилегий тем из его подданных, кого он найдет достойным.

— Ни о каком ограничении не может быть и речи, благородные господа. Все, чего мы хотим, — это восстановления справедливости по вашим законам и возмещения достояния подданных ее величества, попавшего в руки тех, кто, может быть, обманом завладел своими льготами и удерживает их по сей день. Хорошо известно в мире, как внимательно заботится польское правительство о поддержании торговли и связей с другими странами; таким образом, вывозятся те излишние природные товары, которые производятся в этой стране, и ввозятся такие товары, в которых ощущается необходимость, посредством этого доходы короны растут, знать получает наибольшую выгоду, находят занятия купцы и все ремесленники, а это позволяет государству и людям достичь процветания и жить лучше других народов. Все это оставляю на ваше рассмотрение и прошу извинить меня, если что-то было не так понятно.

Мы расстались более дружелюбно, нежели встретились, и на следующее утро канцлер прислал осведомиться, как я отдохнул, и попросил меня прислать с одним из купцов перечень имен кредиторов, их долговые записки и адреса. Я выполнил это и с одним из моих слуг послал ему красивый платок с вышивкой, пару надушенных перчаток и цепочку из серой амбры. Все это канцлер с благодарностью принял и хорошо наградил посланного.

Между тем мы весело проводили время — ездили за город, видели многие памятники и гуляния, ожидая того благоприятного дня, когда канцлер и те же лорды пригласят меня; мне было объявлено, что король удовлетворил просьбу королевы и желает жить с ней в дружбе; ее купцы будут хорошо приниматься, и им не будет притеснений. Было отпечатано 12 воззваний, которые были разосланы и обнародованы глашатаями в Мелвине, Данциге, Кенигсберге (Koningsburgh) и в других таких же городах с торговыми связями, указанных купцами. В воззваниях говорилось: «Все его [короля] подданные, купцы и другие лица, состоящие должниками за товары, деньги или договоры у английских купцов, торгующих в этом государстве, должны немедленно уплатить им или удовлетворить их требования миролюбивой сделкой в течение трех месяцев со дня указа под страхом великого гнева его величества, продажи и описи их имуществ, земель, ценностей, домов, где бы то ни было, несмотря на охранные грамоты, привилегии и льготы. Выдано в нашем королевском городе Варшаве, сего последнего дня июля, во второй год нашего царствования, в год от рождества Христова, anno Domini 1589, stilo veteri».

Я обедал с королем, он сказал мне несколько слов, я получил его грамоты и патенты, поцеловал его руку, и был отпущен. Меня чествовали у лорда, высокого камергера пана Луки Обровского (Pann Lucas Obrovscoie), любимца короля. Я отправил купцов с письмами к секретарю м-ру Уолсингему, сообщая обо всем. Они прилично наградили меня и обещали, что общество еще вознаградит меня; м-р Джон Герберт (Harberd), посланный сюда до меня, не сумел добиться успеха[350].

Мне хотелось увидеть королеву Анну[351], дочь короля Сигизмунда III[352], жену, а позднее вдову короля Стефана Батория[353]. Позвольте мне, когда наше дело уже изложено, маленькое отвлечение, хотя и не имеющее прямого отношения [к моему рассказу]. Я надел ливрею моего слуги и прошел во дворец, перед окнами стояли горшки и целые ряды больших растений с жасмином, розами, душистыми лилиями и другими пахучими редкими цветами, издававшими тонкий и чудесный запах. Когда я вошел в палату, королева сидела там и ужинала; я встал среди многочисленных джентльменов. Ее величество сидела под белым шелковым балдахином, в кресле на турецком ковре, она была некрасива, ее фрейлины, придворные люди ужинали в той же комнате, отделенные протянутой поперек ширмой. Я видел ее слуг, ее манеру держаться и то, как подавалось кушанье. Напоследок кто-то из видевших меня раньше выдал меня дворецкому, стоявшему у ее кресла, тот посмотрел на меня и приказал другому подвести меня. Я отодвинулся назад, он сказал королеве.