— Послушайте, голубушка мадам Сибо, — сказал он, вернув ее обратно и уведя к себе в кабинет, — я выполню свой долг благодарности, я помню, что обязан вам местом при мэрии...

— Я с вами поделюсь, — быстро сказала она.

— Чем? — спросил доктор.

— Наследством, — ответила привратница.

— Вы меня не знаете, — ответил доктор, становясь в позу Валерия Публиколы[54]. — Не будем говорить об этом. У меня есть товарищ по коллежу, человек весьма смышленый, с которым мы очень близки, тем более что жизнь нас одинаково баловала. Когда я занимался медициной, он изучал право; когда я работал практикантом в больнице, он переписывал судебные постановления у нотариуса, мэтра Кутюра. Я сын кожевника, а он сын сапожника, и у нас обоих не было ни протекции, ни капиталов, так как в конце концов капиталы приобретаются лишь при протекции. Он мог обзавестись конторой только в провинции, в Манте. Но провинциалы непонимающий народ, — где им оценить всю тонкость ума парижанина, — они стали всячески пакостить моему другу.

— Вот сволочи! — воскликнула тетка Сибо.

— Да, — сказал доктор, — они все ополчились на него, так что ему пришлось продать свою контору из-за якобы неблаговидных поступков; в дело вмешался прокурор и как тамошний уроженец принял сторону своих земляков. Теперь бедняга еще более нищ и гол, чем я, он поселился в нашем округе, зовут его Фрезье. Сейчас он вынужден выступать в мировом и в полицейском суде, так как он частный поверенный. Живет он неподалеку, на улице Перль, дом номер девять. Ступайте к нему, подымитесь на четвертый этаж и на двери увидите красный сафьяновый квадратик с надписью золотыми буквами: «Контора господина Фрезье». Фрезье набил себе руку на спорных делах, за умеренную плату он обслуживает привратников, мастеровых и весь бедный люд нашего округа. Он человек честный, будь он мошенником, то, при своих способностях, как вы сами понимаете, жил бы припеваючи. Сегодня вечером я его повидаю. А вы сходите к нему завтра с утра; он знает господина Лушара, члена коммерческого суда, господина Табаро, судебного пристава при мировом суде, господина Вителя, мирового судью, и нотариуса, господина Троньона, — он уже пользуется известностью среди самых уважаемых в нашем квартале юристов. Пусть он возьмется за ваше дело, пусть по вашему совету господин Понс обратится к нему; на Фрезье вы можете положиться, как на себя самое. Только не вздумайте предлагать и ему ту или иную сделку, оскорбительную для честного человека, он достаточно понятлив, вы договоритесь и так. А затем вы расплатитесь с ним за услуги при моем посредстве.

Тетка Сибо лукаво посмотрела на доктора.

— Скажите, это не тот ходатай, что выручил торговку галантереей с улицы Вьей-дю-Тампль, мадам Флоримон, помните, дело шло о наследстве, оставленном ее дружком?

— Тот самый, — подтвердил доктор.

— Разве это не срам, — воскликнула тетка Сибо, — он выхлопотал ей двухтысячную ренту, а она отказала ему, когда он сделал ей предложение, и, как болтают, отделалась дюжиной рубашек голландского полотна и двумя дюжинами носовых платков? Подумаешь, нужно ему ее приданое!

— Голубушка, мадам Сибо, — сказал доктор, — приданое стоило тысячу франков, и Фрезье, который тогда еще только начинал практиковать в нашем квартале, очень в нем нуждался. Кроме того, она беспрекословно оплатила все судебные издержки. Выиграв это дело, Фрезье получил другое, так что теперь он очень занят; но что мои, что его клиенты, одни других стоят.

— Праведники здесь, на земле, всегда страдают, — вздохнула привратница. — Ну, прощайте, господин Пулен, спасибо вам.

С этого момента начинается драма, или, если хотите, страшная комедия, смерти холостяка, попавшего силою обстоятельств в лапы к жадным и хищным людям, которые не отходили от его одра, подстрекаемые самыми сильными страстями: страстью коллекционера, жадностью овернца, ради наживы способного на все, даже на преступление, алчностью стряпчего Фрезье, одно описание берлоги которого приведет вас в ужас. Впрочем, действующие лица этой комедии, для которой первая часть нашей повести служит как бы прологом, те же, что выступали и до сих пор.

Умаление смысла некоторых слов — одна из странностей людских нравов, и, чтоб объяснить ее, потребовались бы целые томы. Попробуйте назвать адвоката ходатаем по делам, и он обидится не меньше оптового торговца колониальными товарами, если вы адресуете ему письмо: «Господину такому-то, бакалейщику». Многие светские люди, которые должны бы знать эти тонкости обращения, потому что, по совести говоря, им и знать-то больше нечего, все же не ведают, что «сочинитель» — одно из самых обидных наименований для писателя. Слово «сударь» — яркий пример того, как живут и умирают слова. «Сударь» означает «государь». Этот столь почтенный в старину титул ныне сохранился только за особами царствующего дома, а между тем словом «сударь», которое образовалось из слова «государь» путем утраты одного слога, называют теперь первого встречного; в то же время слово «государь» сохранилось в официальном обращении, в пригласительных билетах на свадьбы или похороны: «Милостивый государь». Чиновники судейского ведомства, члены судебного присутствия, юрисконсульты, судьи, адвокаты, присяжные поверенные, судебные приставы, советчики по юридическим делам, нотариусы, ходатаи, стряпчие, защитники — вот различные наименования для людей, отправляющих правосудие или содействующих его торжеству. На последней ступени этой лестницы стоят ходатаи по делам и подручные судебных исполнителей, в просторечии именуемые понятыми. Понятой — случайный помощник правосудия, его дело содействовать выполнению судебного постановления; это, так сказать, разовый палач в гражданских делах. А вот ходатай по делам — это уж особо обидное прозвище для профессионального юриста, все равно что «сочинитель» для профессионального писателя. У французов в каждой профессии есть такие уничижительные наименования, порожденные раздирающей все профессии конкуренцией. В каждом ремесле есть свое обидное прозвище. Но слова «ходатай» и «сочинитель» утрачивают пренебрежительное значение во множественном числе. Можно сколько угодно, не задевая ничьего самолюбия, употреблять слово «сочинители» и «ходатаи». Дело в том, что в Париже в каждой специальности есть не только профессора, но и свои уличные шарлатаны, то есть люди, клиентурой которых является, так сказать, улица, простонародье. Во многих кварталах и по сей день еще сохранились частные ходатаи по делам, мелкие законники, вроде как на Главном рынке не перевелись еще ростовщики, ссужающие на короткий срок под большие проценты: между ними и банкирами примерно та же дистанция, что между Фрезье и господами из адвокатского сословия. Странное дело! Простонародье боится официальных представителей юридического мира так же, как и шикарных ресторанов, народ предпочитает частных ходатаев и простые трактиры. Каждый социальный слой придерживается того, что ему ближе. Только избранные натуры не боятся высот, не испытывают мучительного стеснения в присутствии вышестоящих и смело завоевывают себе положение, как, например, Бомарше, который уронил часы вельможи, хотевшего его унизить; но дело в том, что выскочки, особенно если они умеют скрыть сброшенную ими кожу, — редчайшее явление.

На следующий день в шесть часов утра тетка Сибо уже стояла перед домом на улице Перль, где жил ее будущий советчик, стряпчий Фрезье. Это был один из тех старых домов, в которых в былое время квартировала мелкая буржуазия. Туда вел крытый ход. Первый этаж, частично занятый швейцарской и лавкой краснодеревца, мастерская и склад которого загромождали задний дворик, был разделен на две части лестницей и прихожей с промозглыми от сырости стенами. Казалось, дом изъеден проказой.

Тетка Сибо прошла прямо в швейцарскую, там, в каморке в десять квадратных футов, выходившей на задний двор, помещался один из собратьев Сибо — сапожник, с женой и двумя малолетними детьми. Вскоре обе женщины уже почувствовали себя закадычными друзьями — достаточно было тетке Сибо сказать, кто она, чем занимается, и посудачить о жильцах в доме на Нормандской улице. За четверть часа, пока привратница г-на Фрезье готовила завтрак мужу и детям, кумушки насплетничались всласть, и мадам Сибо перевела разговор на здешних жильцов, и в частности на стряпчего.