Ильмар выждал месяц, выждал другой, а дольше он терпеть не мог, поскольку после смерти отца и его хутор, Ванатоа, оказался в долгах, от которых нужно было избавиться. Вот он и послал мать, Маали, в Вескимяэ, порасспросить-поразузнать, как там дела с обещанными семьюдесятью тысячами. Вескимяэский Март посетовал на трудный год и на кризис, упомянул и про то, что, вот видишь, Яана в городе учить надо, а нынче квартира и пропитание вон как подорожали, да так и не обещал ничего определенного. Еще добавил с легкой усмешкой, дескать, он где-то читал, будто в некоторых странах существует обычай, по которому, наоборот, жених дает за невесту выкуп. Маали помрачнела и вернулась ни с чем.

Ильмар метался в нетерпении. Хельга подумала, что, вероятно, именно тогда и канул окончательно в небытие их медовый месяц, развеялась тревожная нежность, наполнявшая жизнь радостной окрыленностью. Наконец Ильмар не вытерпел, велел Хельге без обиняков поговорить с отцом по поводу приданого.

Каких это стоило мук и жертв! Будто шла выклянчивать себе доплату. Это же, по мнению Хельги, было не просто несправедливостью, а явным свинством Поди, не какая-нибудь засидевшаяся старая дева, кривобокая или высохшая. Наоборот, она была одной из тех рослых красивых девушек, которые на каждом празднике и каждой гулянке ловят на себе взгляды и из-за которых на танцульках парни в драку лезут.

В те времена Хельга посмеивалась про себя над своим злосчастьем: сколько раз тот или иной поклонник шел провожать ее домой с гулянья, у самого нос картошкой или бровь рассечена, ведь победители тоже не всегда выходили из потасовок невредимыми. В одном она всегда оставалась себе верной. Когда другие девчонки прибегали в испуге и шептали, что ребята на дворе опять сцепились, Хельга никогда не снисходила до того, чтобы пойти их разнимать или утихомиривать. Вскидывала голову, встряхивала своими пышными каштановыми волосами и надменно посмеивалась. Пусть себе сводят счеты, ее это не касается.

Кто знает, удалось бы Ильмару обойти других женихов, если бы не его любовь к музыке и одержимость, которые выделяли его из среды всех прочих Неужели всему этому суждено так быстро улетучиться!

Несмотря ни на что, Хельга подавила собственную гордость, отправилась в Вескимяэ и поговорила с отцом.

Отец был озадачен, скреб в подбородке и признался, что сдуру пообещал непосильное. Не думал, что зять всерьез воспримет сорвавшееся с языка обещание. Он уже чувствует себя стариком, хочет переписать хутор на старшего сына Михкеля, но до этого надо вылезть из долгов. Если теперь урвать отсюда эти деньги, образуется большая прореха. С каким видом он стал бы переписывать векселя на Михкеля? Будто собирается взвалить свои долги на сына. Отец промотал деньги, а сын плати! Совесть ему этого не позволит. Хельга должна взять в толк, у них в семье всегда сохранялись прямые и ясные взаимоотношения. Но, уловив во взгляде дочери печаль, он обещал, что постарается что-нибудь придумать.

И придумал. Еще до ряженья[2] послал с младшим сыном Рууди на хутор Ванатоа двух хороших дойных коров и подтелка. И от них в хозяйстве нелегко было отказаться, но Март посчитал за главное добрые отношения с зятем.

К тому дню и относилась картина, которую Хельга теперь не могла вытравить из памяти.

Ильмар как сидел в горнице за столом, обрезая края фотоснимков, которые сделал на недавнем празднике пожарных, так и выскочил во двор — в одной жилетке и с непокрытой головой. На ходу, в передней, напялил лишь на шерстяные носки калоши. Поэтому он казался смешным и жалким, когда, выслушав причину появления вескимяэского Рууди, широко расставив ноги, решительно встал на пути и замахал руками. Вначале Хельга наблюдала за происходящим во дворе из окна и потому не слышала мужниных слов, когда же она наконец шмыгнула на крыльцо, до нее донеслась ругань Ильмара:

— …пусть твой старик подавится своими посулами, Ванатоа не какой-нибудь бобылий хутор, где коровенка за сокровище считается, у нас у самих в хлевах полно скотины! А ну мотай со своей худобой, ничего мне из Вескимяэ не надо, раз там такие слабаки водятся, что только на слова горазды!

Может, выведенный из себя Ильмар кричал потом еще что-то, даже наверное, однако Хельга этого уже не слышала, она резко повернула назад и влетела в комнату, уши у нее горели от стыда. Теперь она поняла, что все время тайком надеялась: разговоры так разговорами и останутся, похвальба со временем забудется, и никто уже не вспомнит про невыполненные обещания. На это постоянно надеются люди во всем мире, но их надежда вновь и вновь уходит в песок.

Впоследствии Хельге куда как часто приходилось выслушивать напоминание о недоданных семидесяти тысячах, Ильмар всегда вспоминал о них, когда хотел подчеркнуть свое праведное недовольство. В его устах это звучало так, будто Хельга его бессовестно обманула. Или он это делал намеренно? Чтобы оправдать себя, когда он в свою очередь, уходя к Сенте, обманывал Хельгу? А может, это просто было частью его жизненной сути: целый мир не воздал ему того, чего он в действительности был достоин.

Хельга потом ни разу не заговаривала с отцом и братьями о том случае, когда Рууди пришлось отшагать со скотиной в Ванатоа и обратно. Старалась не касаться неловкой темы. Отец вскоре передал хутор Михкелю, так что Ильмару у него уже нечего было спрашивать. Только брат Рууди сделал из случившегося свои выводы. Старался как можно реже общаться со свояком и к Хельге начал относиться гораздо бережнее, чем прежде. В этом проглядывало сочувствие: жизнь у тебя с таким мужем нелегкая.

Черная кошка пробежала между двумя семьями.

Хельга провела ладонью по боку и задержалась на бедре. Рука горела. В душе у нее снова вспыхнула злоба. Неужели она так всю жизнь и должна будет прозябать, подбирать крохи за другими. Нет, она определенно поступила правильно, пригрозив Ильмару уходом. Пускай муж задумается. Пусть почувствует, что ее терпение иссякло, больше она не станет приплясывать в дурацком хороводе. Другим способом ей никогда не изменить это двусмысленное положение. Сколько раз Ильмар после крупных утренних ссор клялся, что отныне он зарекается, больше такое не повторится. И все впустую. Подобно тому как Ильмара с необъяснимой силой притягивала музыка, его неудержимо завлекала и легкая, веселая жизнь.

Сегодняшний урок все же должен бы встряхнуть его!

Из передней донесся скрип диванных пружин, Ильмар ворочался в бессоннице. Хельга почувствовала удовлетворение, надежда вновь затеплилась в сердце: муж терзается, ему вовсе не легко. Может, это начало перелома?

Да и у кого, кроме себя самой, ей еще искать помощи? Отец уже старый, ему хочется покоя; по его мнению, человек на этом свете должен неизменно оставаться терпеливым, тогда все уладится. Старший брат Михкель пошел по стопам отца. Особенно с той поры, как отец переписал на него хутор, чужая жизнь его совершенно не касается, у самого забот полон рот. На младших братьев тоже было бы напрасно надеяться. Яан сразу после гимназии поступил в военное училище, совсем городским человеком стал. Прошлой осенью закончил училище, стал лейтенантом, направили служить в Тарту, в офицерском звании он еще ни разу не приезжал домой даже в отпуск. Да если и приедет — что ему здешние заботы. Рууди, тот с головой ушел в свой дела. Вдруг в политику ударился. Прошлым летом, сразу после переворота, пошел в народную самозащиту, потом одно время был милиционером, теперь стал парторгом волости. Он такой же вспыльчивый, как и Ильмар, его лучше в это не втягивать, а то ведь найдет коса на камень.

При мысли о Рууди она улыбнулась. Как быстро летит время! Рууди занимается уже взрослой работой — а давно ли это было, когда он ходил всего лишь в вечно озорующих проказниках! Взять хотя бы ту же проделку на их свадьбе.

Сколько ему тогда было? Может, пятнадцать или только еще шел пятнадцатый. К тому времени они с Юриааду только что выросли из коротких штанишек, детские забавы для них уже прошли, а подгулявшая ватага свадебных гостей одну лишь скуку навевала. Терпели они, терпели — да и принялись за дело.