До тех пор в нашей культуре преобладала "романтическая" парадигма отношения к уголовному миру, который воспринимался как "параллельная реальность" - экзотическая и нецивилизованная (срав. с формулой А. Дюма "могикане Парижа"). Напоминаем, что романтизм основывается на принципе двоемирия. Рудименты его можно найти в мемуарах историка и социолога, опубликовавшего их в 1989-80 гг. в журнале "Нева" под псевдонимом "Лев Самойлов". В отличие от большинства "перестроечных" публицистов, писавших на эту тему, Самойлов видит в уголовном мире не воспроизведение стереотипов "тоталитарного общества" (вернее, авторитарного32), а социальный регресс обращение в "первобытное" состояние.

В начале 90-х гг. эта "романтическая" схема ломается окончательно. Уголовный мир перестает быть "иной реальностью", сливаясь с миром ле-гитимным. Поэтому в наше время возможны парадоксы, немыслимые 15 лет назад. Напр., уважаемый ученый - юрист, философ или филолог - возмущается "беспределом" чиновников или бескультурием депутатов Думы: "Они говорят, как на малине!". Допустим, не только говорят, но и ведут себя, как в притоне, но ведь и сам ученый говорит о "малине" и "беспределе", хотя мог бы употребить литературные синонимы. Это происходит так естественно, органично, что он не замечает никакого противоречия. Для него данные псевдослова - не просто экспрессемы. И он не только переадресует их продажным чиновникам и депутатам, живописуя мир и менталитет последних, напр., когда мы говорим: "Следите за своей речью, вы не на малине", это не значит, что нам хорошо известны нравы "малины", - мы подразумеваем, что они знакомы собеседнику. Нет, ученый, видимо, чувствует за этими квази-лексемами самостоятельную - весьма отвратительную - реальность. Как ни странно, человек может употреблять такие лексоиды из крайнего презрения к этой реальности: она недостойна "нормальных" слов, которые оскверняются от прикосновения к ней.

Об употреблении слэнга в любой коммуникативной сфере (кроме научной как объекта изучения) автор этих строк недвусмысленно высказался в предыдущем учебном пособии: это социолект закомплексованных и неумно фрондирующих людей, не уважающих себя.

Добавить в данном случае нечего, но тема уважения, в том числе самоуважения, далеко не исчерпана. А ведь именно этим фактором определяется общественное самосознание, в конечном итоге - вся социальная стилистика. В эпоху "перестройки", напр., изменилась форма официальных наименований, произошел переход к неполным вариантам имен. Ю.М. Поляков иронически изображает этот процесс в романе "Козленок в молоке", главный герой которого занимается мелкой литературной халтурой, в том числе сочинением рифмованных приветствий:

Реет над нами победное знамя,

И словно клятва, доносится клич:

Мы счастливы жить в одно время с вами,

Дорогой Леонид Ильич!

Впоследствии он заменил адресата на Михаила Сергеевича, но идеолог, принимавший приветствие в качестве цензора, потребовал переделки с учетом новых реалий. "Пришлось напрячься:

Свежими ветрами вздыблено знамя.

Клич перестройки нам дорог и мил:

Мы счастливы жить в одно время с вами,

Дорогой Горбачев Михаил!"

Этикетная неполнота имени должна была подчеркивать "прирожденный демократизм" "руководителя нового типа". Но если учесть, что и автор романа, и главный персонаж презирают Горбачева, то фамильярный вариант имени в данном случае оказывается своеобразной синекдохой, эмблемой "перестройки". "Великие преобразования" свелись к мелочным формальным изменениям, общество не раскрепостилось духовно, зато (воспользуемся выражением А. Миллера) произошел "взрыв хамства".

На исходе 80-х гг. чрезвычайно агрессивный публицист Карем Раш в статье, которая, по иронии судьбы, называлась "Армия и культура", возмущенно писал:

Нелепо называть человека из англосаксонского мира по имени и отчеству, как дико русских мужчину или женщину называть одним (т.е. общим для обоих полов - Валя, Паша и т.п.? - А. Ф.) именем. И не надо нас насильно к этому приучать, как бы ни старались "Московские новости" быть западнее, чем сами западники. Но мы не примиримся с их "Михаил Горбачев", для нас он всегда Михаил Сергеевич.

Те, кого Раш именует "западниками", на самом деле называются иностранцами. Настоящие западники - это русские сотрудники "Московских новостей". Остается непонятным" с чьим "Михаилом Горбачевым" "мы" никогда не согласимся - "западников" или "Московских новостей". И кто такие "мы". Грамматику автора оставляем без комментариев. Далее Раш, как бы следуя совету Станислава Ежи Леца доводить вещи до абсурда ("Пусть узнают своего родителя"), требует запретить космонавтам называть друг друга по имени, ибо "космонавт, герой не может никогда и ни при каких (?) обстоятельствах быть ни Колей, ни Васей, ни Юрой, а Юрием Алексеевичем, коль речь заходит о Гагарине". Выступив столь экспансивно в защиту человеческого достоинства и уважения к личности, Раш демонстрирует высокие образны последнего:

При профсоюзах существует Центральная комиссия по шефству работников культуры и искусства под личным составом Вооруженных Сил СССР. Долгие годы ее возглавляла артистка Гоголева, теперь - Чурсина.

Вероятно, имени с отчеством заслуживают в его глазах только Горбачев и космонавты. У Раша есть еще много интересного, и его обширная по объему публицистика удобна для использования на занятиях по стилистике и культуре речи - в качестве отрицательного примера33.

Добавим, что Раш в одном отношении оказался прав: сокращенное именование политиков, утвердившееся за последние 10 лет даже в официальном стиле, хотя и не во всех жанрах, свидетельствует о падении авторитета политических деятелей в глазах общества. Когда СМИ попытались произвести аналогичную операцию под именами классиков искусства, "успеха" не последовало. Такие формы, как "Александр Пушкин", "Федор Достоевский", "Илья Репин" и т. п., у нас не привились.

Ярким хроникальным значением обладают соционимы - "крестьянин", "колхозник", "фермер", "гражданин", "товарищ", "господин" и проч. Комментировать их стилистическое содержание излишне. Все понимают, когда, напр., слово "господа" звучит фарисейски, когда - саркастически, когда произносится с отвращением, когда - с горькой иронией.

Стилистически релевантной бывает и топонимика. Напр., люди часто очень болезненно реагируют на переименование городов, улиц и т.п. -вплоть до фрондерского отказа употреблять (чаще в неофициальной речи) "кощунственные" названия. Напр., 3. Гиппиус откликнулась на переименование северной столицы инвективой, которую так и назвала: "Петроград" - заключив отвратительное для нее слово в кавычки:

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное творенье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук? (...)

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора...

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра34.

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к "Петрограду" рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

Но близок день - и возгремят перуны...

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!

Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,

Всё тот же - в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветренных раздолий

И в белоперистости вешних пург,

Созданье революционной воли

Прекрасно-страшный Петербург!35

Гиппиус излагает свое отношение к проблеме в духе имяславской доктрины. Однако, при всей своей "эзотеричности", Гиппиус оказалась неудачной Сивиллой. Через 10 лет после ее прорицания, когда "перуны" уже давно отгремели, ненавистный ей "Петроград" был заменен ... на Ленинград. И сейчас, когда город официально именуется Санкт-Петербургом, фальшь этой помпезной номинации раздражает многих граждан. И вот уже А. Солженицын говорит режиссеру А. Сокурову (в фильме "Узел"), что по-настоящему город должен называться Петроградом. Итак, Гиппиус против Петрограда за Санкт-Петербург, Солженицын - против Санкт-Петербурга за Петроград36.