Пассивный запас лексики

Диалектизмы и вульгаризмы используются для "этносоциальной точности". Злоупотребляет ими, как правило, эпигонская натуралистическая литература. Зато такие писатели, как П.И. Мельников (А. Печерский), В.Я. Шишков, М.А. Шолохов, сами комментировали сибирские или донские диалектизмы в сносках, причем использовали наиболее частотные, типичные лексемы. Иногда встречаются элементы билингвизма, когда рядом, напр., с тунгусским словом дается его русский перевод:

Сон Прохора неспокойный, огненный. Красное-красное - кровь. Земля красная, небо красное, красная тунгуска в кумачах, шаманка: "Бойе, друг, обними меня!.. Ну, крепче, крепче!" Истомно, жарко Прохору, сладостно.

В.Я. Шишков. Угрюм-река

Б.А. Ларин пишет о том, как А.С. Серафимович в "Железном потоке" создает условный северо-кавказский диалект украинского языка: "Показателем диалектичности выступают обычно два-три звуковых или формальных признака:

- Та це ж кулачье и здалось!

- Сынку, сынку мий! Вмер.

Обычно Серафимович чередует понятные украинские слова или фразы с чисто русскими, он как бы переводит часть реплики своего героя на литературный язык", т.е. описывает диалектную речь не как натуралист, а как реалист: не копирует, а стилизует39.

Иногда функцию диалектизмов выполняют умеренные вульгаризмы:

(...) и тут же перед ним (Огневым - А.Ф. ) расхлестнулось родное село - с горбатыми избами, и мужики ощеренные, готовые кинуться друг на друга из-за куска хлеба... Но, переступая порог калитки, он громко рассмеялся.

Ф.И. Панферов. Бруски

Впрочем, в 30-е гг. этот роман был объектом острейшей полемики, имевшей и литературное продолжение - в том числе в виде "Поднятой целины": Шолохов был ярым оппонентом Панферова. Появилось даже слово "панферовщина" - синоним злоупотребления диалектизмами, а сама крестьянская эпопея Панферова сделалась жупелом критики, причем А.М. Горький, в целом благожелательно отнесшийся к талантливой книге, отвергал языковые крайности автора, а тот же А.С. Серафимович выступал в защиту романа. В 1940 г. Панферов отредактировал "Бруски". Этот пример показателен: мы видим, что диалектизмы чаще всего бывают лишь орнаментальными, декоративными элементами текста и вполне заменяются другими языковыми средствами, способными выполнять ту же функцию указания на особый социокульрурный контекст, в котором происходит действие. Такими замещающими средствами (субститутами) бывают понятные диалектизмы, просторечия и т.п.

Подчеркнем эту мысль: умеренные диалектизмы и просторечия обычно выступают в роли субститутов, помогая автору избежать языкового натурализма. А также - это не одно и то же - избежать самодостаточной орнаментальности, когда диалектизмы и др. маргинальные средства (арготизмы, слэнг и т.п.) используются ради них самих ("Бруски" были ближе к этому варианту).

Однако и эти общепонятные диалектизмы и вульгаризмы иногда теряют свою функцию субститутов и сами превращаются в то, что они были бы должны замещать. Иногда литературные аристократы, поэтические гурманы, пресытившись "высоким штилем" подобно Кларе Эйнсфорд Хилл, очарованной языком лондонского дна, услышанным от Элизы Дулиттл, пытаются овладеть просторечием и превратить его в особо пикантное эстетство. В результате в крайних случаях получается нечто непристойное, как проза Викт. Ерофеева и В. Сорокина, а чаще - просто манерное:

А не видел ли, млад, - не вемо-што,

А не слышал ли, млад, - не знамо-што

В белохрущатых громких платьицах

В переулочках тех Игнатьевских.

Свет до свету горит,

Должно, требу творит,

Богу жертву кадит,

С дуба требоваит (!)

А звоньба-то отколь? - Запястьица!

А урчба-то отколь? - Заклятьице?

Попытай молодецка счастьица

В переулочках тех Игнатьевских!

М.И. Цветаева. Переулочки

Это отрывок из монолога ведьмы, соблазняющей молодца. Или:

Бывалый гул былой Мясницкой

Вращаться стал в моем кругу,

И, как вы на него ни цыцкай (!)

Он пальцем вам - и ни гу-гу

Б.Л. Пастернак. Бабочка-буря

Цветаева и Пастернак демонстрируют свое умение зарифмовать "язык улицы". Зарифмовать удалось виртуозно, однако поверить в то, что это на стоящая простонародная речь, затруднительно.

Недавно появился новый перевод трагедии Ю. О'Нила A Desire Under the Elms, выполненный В. Роговым. Видимо, очень хорошо ощущая "нетривиальность" своей работы, резко отличающейся от других переводов этого драматурга, В. Рогов пишет: "все русские переводы (...) чрезмерно "залитературены" (...) В оригинале текст реплик не содержит ни одной фразы, которая не нарушала бы элементарных норм литературного языка, хотя лексика персонажей и дифференцирована (...) И каким-то чудом в корявых, грубых фразах персонажей налицо явственно ощутимый поэтический субстрат - насколько мне удалось это воспроизвести, судить не мне"40. Создается впечатление, что переводчику удалось только заглавие - "Алчба под вязами". Вот, напр., как выглядит один из наиболее драматичных эпизодов в этой стилистической интерпретации:

КЭБОТ (говорит голосом, исполненным странным чувством). Он моим сыном должон был быть, Эбби. Меня ты должна была любить. Я - мужчина. Кабы ты меня любила, никакому шерифу я бы не донес, что бы ты не сделала, хоша живьем меня жарь! (...) Сказал шерифу?

ИБЕН. Ага (...)

КЭБОТ (с испепеляющим презрением). Молодец! Весь в мамашу (...) А когда шериф ее заберет, проваливай с фермы - не то, как перед Богом, придется ему сюда сызнова прийти и меня тоже за убивство заарестовать (...)

ИБЕН. И побег я назад. Как припущу через поля да скрозь лес. Думал, может, успеешь ты убечь (...)

ЭББИ (качая головой). Я должна кару принять, за грех мой расплатиться.

ИБЕН. Тогда и я с тобой (...) Я тебя на это навел. Я ему смерти желал!

Я все одно как толкнул тебя на это!

ЭББИ. Нет. Одна я.

ИБЕН. Я такой же виноватый, как и ты! Он был дитё нашего греха,

Возможно, это слишком строгая оценка, но процитированный текст выглядит скорее анекдотическим, нежели трогательным и возвышенным. Ради такой пьесы не следовало менять привычное русское название - "Страсти под вязами". Самому переводчику оно не нравилось, потому что вызывало в памяти "страсти-мордасти", но текст, в сущности, производит именно такое впечатление. На наш взгляд, достаточно было бы оставить подчеркнутые слова и словосочетания, чтобы они, давая адекватное представление о просторечном стиле трагедии, не раздражали читателя и не отвлекали его от человеческих переживаний.

Здесь не нужно было ничего изобретать. В русской литературе есть очень похожая пьеса, почти на тот же сюжет - "Власть тьмы" Л.Н. Толстого, где герои - деревенские люди - говорят вполне грамотным языком и читатель и зритель осознают его условность. Чтобы показать, что реальная речевая среда не такова, Толстой все ее косноязычие концентрирует в Акиме, который не то что говорит плохо - он вообще почти не говорит; его речь - это обрывки фраз, соединенные междометием "таё". Впрочем, понятно, что В. Рогов решал другую задачу: показать безграничное уродство жизни своих героев, деформацию душ - и муки рождения человеческого в этих душах. Но если задача не решена, тогда и остается одно - объяснять, в чем она заключалась. В. Рогов - очень талантливый, умный и творческий литератор, но в данном случае он избрал не самый удачный принцип работы, и его герои получились ряжеными.

Вторичная номинация

В этом разделе мы рассмотрим слова и обороты, возникшие на основе других лексических единиц, без которых они не понятны. Самой элементарной формой вторичной номинации, по-видимому, следует считать "народную этимологию", которая сама по себе имеет большее отношение к культуре речи, но может использоваться и в художественной литературе и публицистике. Напр.:

Бабулька дверь не открывала:

- Ракитники, - причитала она, - смотрите, вымогатели паскудные, я уж ноль-два набрала, тикайте добром...