— Ну хочешь пари? — спокойно предложил Браницкий. — Я ставлю своих девок, а ты, ежели проиграешь, обос… ворота Строгановского дома… Согласен?

Тут все зашумели.

— Перестаньте, Браницкий, — вмешался незнакомый павловец. — Вы не лжете? А?.. Это же страшно, что вы говорите… Это правда? Клянитесь.

— Чем надоедать с подозрениями, — обиделся Браницкий, — сходите к Зимнему, поглядите, что творится…

— Как же это случилось? — сказал Крупников. — Нужно идти, господа…

— А не сходить ли в самом деле? — сказал Бутурлин. — Это даже любопытно.

— Как это вышло? — зашумели все. — Да тише! Дайте ему рассказать!

Господа, — сказал Браницкий, сбрасывая шубу к ногам, — рассказывают, будто нынче ночью, ну часа два назад…

— Что случилось? — спросил наш герой.

— Тише!

— Пестель бежал, — глухо промолвил Бутурлин. — Да он лжец, этот толстяк…

Большое мощное тело нашего героя вдруг обмякло, голова закружилась, он взмахнул руками, словно ребенок на неровном месте, но этого, к счастью, никто не заметил, ибо взоры всех были устремлены на рассказчика.

— Надо идти, — сказал Крупников.

— Тише!

— …пока солдаты спали, опоенные каким-то зельем, — продолжал Браницкий, — он с помощью караульного офицера (черт знает, кто там нынче караулил) выбрался…

— Ага, — воскликнул павловец, — сукин сын!

— Самое удивительное, господа, — сказал Браницкий, — что платье свое он оставил в нумере. Очевидно, переоделся. Предполагают, что он отправился в Малороссию, где его ждут в армии…

— Вздор, — сказал Бутурлин. — А как же государь?

— Государь уехал в Царское… Говорят, множество людей принимало участие в сем деле.

— Не может быть! — крикнул Крупников. Черные усы его стояли торчком, вызывающе.

— Очень может быть, — вздохнул павловец. — Отчего же не может?

У Авросимова перед глазами тотчас возникли подлые и таинственные физиономии Филимонова и его сообщников.

— Филимонова не упоминали? — спросил он ослабевшим голосом.

— Упоминали, — быстро поворотился к нему Браницкий. — А что? — и хитро улыбнулся.

— Так, темный человек, — сказал наш герой.

Браницкий засмеялся.

— А может, это и к лучшему, что он бежал, — тихо заметил кто-то. — Его бы не помиловали… Его одного не помиловали бы…

— Вы с ума сошли! — рассердился Крупников. — Опять все сначала?

«Действительно, — подумал наш герой, — неужто все сначала? Никто, никогда, никому, ничего… Теперь уж не до награды…»

— Господа, прощайте, мне следует быть там, — решительно произнес Крупников, направляясь к выходу. В дверях он остановился. — Хотя все это похоже на дурной сон. Вы должны понять, сударь, — сказал неизвестно к кому обращаясь, — что сия история печально отразится на вас же самом, да на мне…

На нас на всех… Мы ответчики, сударь. Он едет в Малороссию, а мы с вами… Видите, как он об нас не подумал…

— Полагаю, что и вы о нем не думали, когда препровождали его в Петербург, — усмехнулся Бутурлин. — Каждый думает об себе…

«Надо уезжать! — подумал Авросимов, теряя силы. — Скорей, скорей от этих перемен, к черту от этих бурь! Скорее, скорее! Надо бы Настеньку… Ах Настенька, ваше душистое письмо не укрепило меня!

Я не в себе нынче… — он налил большой бокал вина и с жадностью его осушил. — Ах чертов полковник, об нас-то он и не подумал».

— Да и вы, Бутурлин, с вашим графом о полковнике не очень заботились, надеюсь, — отрезал Крупников, смеясь. — Вы его хорошо в оборот взяли, очень умело…

— Послушайте, — вмешался Браницкий, — перестаньте считаться, ну что за счеты?

Авросимов снова выпил до дна.

— Что же будет? Что же будет? — спросил он у Бутурлина. Кавалергард не ответил.

— Представляю, как граф рвет и мечет, — сказал бледный павловец.

— А я, — вмешался Авросимов, — нынче графа встретил у крепости… нынче ночью… — все уставились на него. — Он меня спрашивал, уж не подкоп ли я веду…

— Не мелите вздора! — сказал Браницкий. — Вы пьяны…

— Ей-богу… Он посулил мне Владимира…

В этот момент Браницкий захлопал в ладоши и поднял обе руки.

— Господа, — торжественно произнес он. Все затихли. — Простите меня великодушно… Будьте снисходительны к старому жеребцу…

— Я так и знал, — равнодушно сказал Бутурлин. — Какая свинья…

— Что? Что такое? — понеслось по зале.

— Он соврал. Я предполагал это.

Авросимов горько зарыдал, уткнувшись лицом в тахту.

— Да, господа, я соврал, — засмеялся Браницкий, очень довольный произведенным эффектом. — То есть не то чтобы соврал…

— Скотина ты, Браницкий!

— Ах, не то чтобы скотина, — смеялся толстяк, — но попал в самую точку… Жаль, Крупников, что ты не спорил… Получил бы сейчас Дельфинию. Дурак…

Кто-то засмеялся тоже, однако общего веселья не последовало. Все разбрелись по своим углам, бокалы зазвенели пуще, со злостью…

Нашему герою стало совсем нехорошо. Шатаясь, он выбрался из залы и, спотыкаясь о брошенные шубы, распахнул входную дверь. Свежий ветер ударил в лицо, наполнил грудь, остудил, привел в чувство. Авросимов шагнул за порог и вздрогнул от изумления: на ступеньках крыльца, под входным фонарем, в желтом кругу света сидел пригорюнившись капитан Майборода.

— Господин Ваня, — всхлипнул он, — какая несправедливость. Вы там в тепле и веселье, а я один на морозе. Хиба ж це справедливо?

— Да чего это вы тут-то сидите? — изумился наш герой, трезвея.

— Не пускают. Велено не пускать…

— Ну домой идите, бог с ними… Замерзнете.

— Нет, — упрямо сказал капитан. — Пусть это им укор будет… Я скоро из Петербурга уеду, а пока пусть им укор будет…

Авросимов вспомнил, как изящная ладонь Бутурлина хлестала капитана по щеке, махнул рукой и воротился в залу.

Толстяк Браницкий был в восторге от своей выходки, похлопывал друзей по плечам, подносил вина каждому, смеялся, и постепенно черные тучи поднялись к потолку и рассеялись, и снова пламя камина, как единственное их ночное солнце, бушевало, посылая тепло и свет.

И наш герой, устроившись поудобнее в креслах, предался размышлениям о жизни, и крест Святого Владимира снова выплыл из тьмы и засиял пред ним. Однако в высокопарном его сиянии чего-то ужо не было, словно камень не до конца свалился с души, в которой продолжался коварный поединок беды и славы. Ах полковник, он ведь рыдал, наш молодой человек, проклиная ложь Браницкого, твое злодейство и жалея об тебе! Ах ротмистр, и он рыдал не из страха за свою жизнь, а потому, что судьба ставила его к барьеру, позабыв, что сердце-то отходчиво. Ах Настенька, и об тебе он рыдал, рыжий наш великан, не веря своим фантазиям и проклиная их. Но тут же перед ним возникла синяя полоса лесного тракта, по которому весело летит его кибитка, в которой он — один, один, один, совсем один, черт вас всех побери!

В этот момент неслышно, на одних носках появился в зале молоденький адъютант графа Татищева, с пунцовыми от ветра щеками, со счастливой улыбкой ребенка на устах, полный надежд на близкое счастье, которому ничто не помеха. Он легко поклонился, кивнул эдак всем и, увидев Бутурлина, еще более засиял, засветился.

— Вот вы где? — воскликнул он звонко. — А уж я-то ищу вас, я-то вас ищу!.. Я уже и надежду потерял… Как дымно у вас, господа, — и с загадочной улыбкой: —господин Бутурлин, вам письмецо от одной нашей общей знакомой… Ежели вам будет угодно, у меня возок…

— Ага, — сказал Крупников, — от дамы. Стало быть, жизнь продолжается, господа…

Бутурлин покинул игру и легко, как бы танцуя, подбежал к молодому человеку, и белый листок перепорхнул с ладони на ладонь.

— Вот так…

Все это происходило в противоположном от Авросимова конце залы, но молоденький адъютант, покуда Бутурлин пробегал листок, разглядел нашего героя и радостно закивал ему.

— Ах сударь, и вы здесь?! Граф очень лестно говорил об вас! Я крайне рад видеть вас и сказать вам об этом.

В этот момент Бутурлин поднял голову и поглядел через зал на Авросимова. Затем вновь пробежал листок и снова глянул, и решительно направился в его сторону. Авросимов увидел глаза кавалергарда, и сердца его шевельнулось.