Взобравшись на стул у стойки, я заказал гамбургер и двойную порцию картофеля фри. Гамбургер проглотил, почти не разжевывая. К тому времени, как очередь дошла до картошки, я перестал дрожать, но еще лучше почувствовал себя, когда выкурил пару сигарет. Мы начали шепотом переговариваться.

— Неплохое местечко., — сказал я Дэвиду. — Давай останемся здесь. Мне больше не хочется выходить на холод.

— Но как? — спросил он. — Они скоро будут закрываться, и нам придется уйти.

— Поиграем в бильярд, — предложил я. — Деньги остались?

— Немного.

— Станем играть, пока не закончатся деньги, а потом что–нибудь придумаем.

Мы курили сигареты и играли в бильярд до закрытия. К тому времени наша одежда высохла, и мир уже не казался таким мрачным.

— Ребята, бар закрывается. Вам пора уходить, — сказал хозяин кафе извиняющимся голосом. Мы беспомощно переглянулись.

— Не можем, — выпалил Дэвид. — Я хочу сказать, что… нам некуда идти.

— Да. Мы ищем работу, — соврал я. — Работали в Нью–Йорке, но нас уволили, а на гостиницу нет денег.

Хозяин долго молчал, не зная, по всей видимости, что ответить. Потом велел подождать и направился в кухню, к жене, но вскоре возвратился.

— Хотите остановиться здесь на несколько дней? Вы можете пожить и поработать у нас. А потом, может, подыщете себе что–нибудь.

Дэвид и я с благодарностью приняли его предложение, радуясь теплу, сухой постели и пище. Однако через несколько дней хозяин узнал правду и выдал нас властям. Мы снова оказались в полицейском участке, и на этот раз нечего было даже пытаться провести офицеров — им каждый день приходилось иметь дело с ребятами вроде нас.

Вскоре они связались с нашими семьями. За Дэвидом на следующий день приехали родители, а меня полицейский доставил в нью–йоркский аэропорт, где уже ждала моя мама

— Спасибо, офицер, — сказала она. Я видел, что мама по–настоящему обижена и сердита.

— Как ты мог так поступить со мной, Даг? — воскликнула она. — Я делала для тебя все, что только могла. Больше мне этого не вынести! С этого дня будешь жить с отцом, билет я уже купила. Рейс через час.

Ожидая самолет, мы напряженно молчали. Маму было жаль. Хотя она надела солнцезащитные очки, легко было заметить, что глаза покраснели и опухли. Когда подали самолет, мы холодно попрощались. Плюхнувшись в кресло и уставившись в окно, я был зол на самого себя и на весь мир. Меньше всего мне хотелось жить с отцом. Он такой строгий!

Приехал я угрюмым и подавленным, а в доме отца к тому же почувствовал себя нелюбимым и ненужным. На самом деле я просто не смог победить свою ревность к Бетти, моей мачехе, и ее сыну. Она очень старалась обходиться со мной хорошо, но я не давал ей ни малейшей возможности подружиться и в конце концов сделал жизнь в доме совершенно невыносимой. Тогда Бетти поставила отцу ультиматум: «Или Даг уйдет, или я». Ее категоричность никого не удивила.

Папа переселил меня в одну из своих гостиниц, и каждый день присылал за мной машину. Согласно новому распорядку, мне полагалось полдня работать в аэропорту в ангарах отца, а полдня учиться в школе. Я чувствовал себя рабом, у которого отобрали возможность распоряжаться собственной жизнью, и это приводило меня в бешенство!

Вскоре директор стал звонить отцу и докладывать, что я пропустил занятие, не сделал домашнее задание или сорвал урок. Тогда папа вез меня в ресторан, и мы беседовали. Мне нравилось, как он говорил со мной. Было видно, что он беспокоится обо мне, но ему трудно выражать чувства.

Однако одну мысль он выражал совершенно четко: если я не стану послушным, меня ждет исправительная школа. Было видно, что отец не шутит. Я снова попытался изменить поведение, но в конце концов мне это надоело, и я опять сбежал.

Не прошло и суток, как у меня снова начались неприятности. Мы с моим другом Джо решили поплавать в океане. Ни у него, ни у меня не было с собой плавок, но, поскольку уже стемнело, решили искупаться нагишом. Около получаса мы плавали под мостом, а затем я сказал:

— Что–то кушать хочется. Давай заберем одежду, спрячемся вон в том заброшенном здании и подождем, пока обсохнем.

Мы вылезли из воды, схватили одежду, стремглав бросились к старому дому и проскользнули внутрь. Отворяясь, входная дверь скрипнула.

— Что–то ветер усиливается, — сказал Джо. — Послушай, как хлопают ставни.

— Я заметил. Давай поищем, чем бы нам вытереться. Надо одеться, пока никто не пришел посмотреть, что тут за шум.

Мы стали рыскать по комнате в поисках полотенца, как вдруг дверь распахнулась и вошли двое полицейских!

К своему стыду, должен признать, что меня арестовали за непристойный вид. Я чуть не умер от стыда, но вел себя вызывающе. Нас забрали в участок и допросили, пытаясь установить, кто мы такие, но я тщательно скрывал свое имя, понимая, что как только оно станет известно, меня отправят к отцу. Но этого–то я больше всего и боялся, поэтому сказал, что меня зовут Адам Фишер, а приехал из Нью–Йорка.

Меня держали в тюрьме почти неделю. Я начал задумываться, не совершил ли ошибку: в этой тюрьме белых было совсем немного, а негры и кубинцы обращались с нами довольно жестко, но я держался изо всех сил. Полицейские допрашивали каждый день, пока однажды я случайно не упомянул название школы, в которой действительно учился. Всего за несколько часов они выяснили мое имя и сообщили все отцу.

Со вздохом я забрался в новый отцовский «Линкольн». По дороге он не проронил ни слова, но мы оба знали, что находимся в тупике.

Родители обсудили сложившуюся ситуацию.

— Дагу нужна школа, где он мог бы выразить себя, — утверждала мама. — Я нашла такую: экспериментальная свободная школа в штате Мэн. Она называется Пайнхиндж. Там исходят из идеи, что дети охотно выучат то, что для них важно. Ты знаешь, что Даг никогда не будет заниматься тем, что ему неинтересно. Эта школа словно создана для него!

Мама всегда была готова испробовать новое, и отец, хоть и предпочитал школы с жесткой дисциплиной, все же дал себя уговорить, ведь его методы тоже не сработали.

Мама очень радовалась, отправляя меня в Пайнхиндж. — Тебе здесь точно понравится, Даг! Можешь выбирать любые уроки, здесь нет обязательных предметов. Можешь изучать что угодно и когда угодно. Это «свободная» школа.

«Звучит неплохо», — подумал я. В действительности школа оказалась еще более «свободной», чем мы себе представляли. Учителями здесь были беззаботные хиппи, и в школе было всего три правила, которые все нарушали: запрещались наркотики, секс и драки.

Общежитие было общее — по желанию парни и девушки могли жить вместе, в одной комнате. Всего здесь училось около сорока человек от восьми до восемнадцати лет. Можно было не вставать утром, если не хотелось, не ходить на занятия, если не было желания, и не кушать, если нет аппетита. Последнее, кстати, и привело к тому, что школу в конце концов закрыли.

Нам сказали, что мы можем учиться, чему пожелаем. Мы так и поступали: учились нюхать клей, делать пиво и наркотики. Если хотели, на уроках курили сигареты или марихуану.

В Пайнхиндже я познакомился с Джейем, парнем из Бруклина, который посвятил меня в некоторые тонкости краж со взломом. У нас с ним было много общего. Его мама, как и моя, была еврейкой. Отца убили — он был связан с мафией. Хотя пятнадцатилетний Джей был довольно смышленым, единственное, что он мог прочесть, это слово СТОП на дорожном знаке. Говорил он с ужасным бруклинским акцентом, который даже выходцы из Нью–Йорка понимали с трудом, и, на мой взгляд, был еще более распущенным, безрассудным и склонным к самоубийству, чем я. Зимними вечерами он водил меня по заброшенным дачам на севере штата Мэн и учил, как забираться в дома и где прятать награбленное.

Поскольку на занятия можно было не ходить, в классе мы появлялись очень редко. Я просто убивал время, общаясь с друзьями и бегая за девушками. Но уроки физкультуры посещал, особенно когда катались на лыжах. У большинства из нас был сезонный абонемент на лыжную базу Мт. Абраме, и учителя возили нас туда трижды в неделю. В тот год я неплохо научился кататься на лыжах. Мы с Джейем, бывало, курили марихуану, поднимаясь на кресельном подъемнике, а потом чего только ни вытворяли при спуске с горы! Нас не беспокоило, что так можно получить травмы или даже разбиться. Я подговаривал его прыгнуть с высоты, и он прыгал! Потом он находил место еще выше и подбивал меня. Мы часто теряли равновесие и падали, но почему–то у нас никогда не было серьезных травм.