— Фрэнк, если мы опоздаем, — ответила девушка, — то в следующем месяце у тебя не будет увольнения.

   — Ладно, Фрэнк, — сказал Том, — я и этот старенький «плимут» как-нибудь уж перетерпим.

   Он разомкнул объятия и подтолкнул Леоне своими длинными руками к автомобилю Розмари.

   Уже опустились сумерки, и на вышке у ворот тюрьмы включили прожектора, когда они подъехали. Последний поцелуй в машине был долог и все не хотел кончаться. Как будто в этом касании губ они проживали всю свою жизнь, да это и не было просто касанием губ, в этом последнем поцелуе сливались не только их тела, но и их души. Разлука, уже отнимающая их друг от друга, только усиливала влечение. Неумолимая реальность заставила их разомкнуть объятия.

   — Время браться за работу, — невесело усмехнулся Фрэнк.

   Он открыл дверь и медленно стал вылезать из машины, чтобы отрезать своим чувствам путь к отступлению, чтобы тело и дух совершили наконец свою холодную мужскую работу под названием адо» вопреки тому пламенному «хочу», о котором кричит душ;

   Он захлопнул за собой дверь и наклонился к окну. Глаза Розмари были полны слез. Он хотел уже сказать последние слова прощания, как вдруг она вздрогнула и стала лихорадочно рыться в своей сумочке.

   — Подожди, подожди... — повторяла она.

   Фрэнк посмотрел на часы, еще минута и он лишится следующего увольнения. Еще минута, а ведь надо еще успеть добежать до проходной.

   — Вот, — сказала наконец Розмари, доставая из сумки какую-то цепочку.

   — Что это? — спросил ОН.

   — Это должно принести тебе удачу.

   Она протянула ему маленький крестик на посеребренной цепочке.

   — Ты ведь крещеный? — спросила она.

   — Да, — ответил Фрэнк.

   — Господь поможет тебе. Вчера я молилась над твоим талисманом весь день.

   — Он принесет мне удачу, — сказал Фрэнк. — Прощай!

   В два прыжка он преодолел расстояние, отделяющее его от ворот тюрьмы. На тюремных часах било ровно семь, когда Уоллес ставил в журнал отметку о его возвращении.

   — Ты точен, как в аптеке, — сказал, приветливо улыбаясь ему, Уоллес.

   Но зуммер с контрольного пункта и ярко вспыхивающая красная лампочка все же недвусмысленно напоминали Леоне, что теперь он уже находится не в кругу близких, родных и друзей. Уоллес вышел из-за стойки и тщательно обыскал заключенного Леоне.

   — Ну как, — спрашивал, обыскивая его, Уоллес. — В четыре смотрел игру по ящику?

   — Нет, я пропустил, — отвечал нехотя Фрэнк, поднимая руки, чтобы надзирателю было удобнее обыскивать его.

   — Повернись. Фрэнк повернулся.

   — Зря ты пропустил, — обхлопывал своими маленькими ладошками его голубые джинсы Уоллес. — Это была потрясающая игра.

   — М-м-м... — пробурчал Леоне.

   — Готов поклясться, — усмехнулся Уоллес, — что у тебя было более занимательная игра.

   — Ну еще бы, — рассеянно ответил ему Леоне, лишь бы отбрехаться.

   — А теперь тебе придется забыть про это, — засмеялся Уоллес, глядя на его отсутствующее выражение лица.

   — Да опять проблема у меня с автомобилем. Не знаю, что с ним делать, с этим чертовым «плимутом», — попытался увести разговор в сторону Леоне, почувствовав, что Уоллес догадывается, в чем причина его печали.

   — У тебя, наверное, в бензобаке вода, — сказал Уоллес. — Открой рот.

   Он посмотрел, не проносит ли чего Фрэнк во рту. Шмон — есть шмон.

   — Снимай свитер, — сказал, подходя к Фрэнку, сержант Уинфилд. — Я тебе чудесную рубашечку приготовил.

   Фрэнк снял свитер и голубые джинсы, готовясь облачиться в арестантскую одежду, которую принес ему Уинфилд. Впрочем, не такая уж она была и арестантская, обычная одноцветная рубашка и пара брюк — хлопковые для «пребывания в помещениях и камерах», как было написано в памятке, и полушерстяные для прогулок. Куртки выдавали по желанию, в «Рэдстоуне» всегда было тепло, ведь в котельной работали сами заключенные. А верхняя одежда — полушубки — как всегда, в раздевалке.

   — Эй, Фрэнк, ты мне принес какой-нибудь подарочек с воли? — окликнул его Джоуд, когда он наконец вышел в общий зал, где уже толпились в ожидании ужина заключенные.

   — А что бы ты хотел? — спросил его Фрэнк, крепко пожимая ему руку.

   — Ты же знаешь — девчонку.

   — Девчонку? — переспросил Фрэнк, улыбаясь товарищу.

   — Да, плохо без девчонки.

   — А что так?

   — Яйца пухнут, — ответил Джоуд, завистливо косясь на Фрэнка.

Леоне расхохотался.

   — Ладно, — сказал Джоуд, вздыхая, — когда меня выпишут отсюда, я свое возьму. Целый год не буду вылезать из постели.

   — Смотри не надорвись. Оставь силы для работы.

   — Не беспокойся. Кстати, ты гараж видел?

   — Гараж великолепен. — сказал Фрэнк. — Только вот Том не шевелится, «плимут» как стоял в углу, так и стоит, похоже даже капот не открывали.

   Раздался сигнал на ужин, и они присоединились к другим заключенным, уже толпящимся перед открытой дверью столовой. Знакомые и приятели приветственно хлопали Фрэнка по плечу, жали руку, засыпая вопросами и шуточками. Впрочем, насчет шуточек Фрэнк был довольно самолюбив и потому это были все больше беззлобные прибаутки, с помощью которых люди лишь выражают свое расположение друг к другу.

   День прошел и прошел вечер. Фрэнк Леоне, заключенный номер 899 федеральной тюрьмы «Рэдстоун» города Флинта, штат Мичиган лежал на своей кушетке, повернув лицо к фотографии Розмари. Память прокручивала свой кинофильм. Мать в коричневом платье, а потом Розмари, их поцелуи, ласки. Фрэнк закрыл глаза. «Как хорошо, что страшные сны остаются лишь страшными снами и что они не сбываются», — он улыбнулся и снова открыл глаза. Розмари все также лукаво улыбалась с глянцевого листа под стеклом, прикрепленного к стене. «Спокойной ночи, дорогая, — сказал Фрэнк. — Приснись мне, пожалуйста. » Он поправил крестик у себя на шее и уткнулся в подушку, погружаясь в свой сон. Розмари снова была рядом с ним, они шли, обнявшись, по улице. Фрэнк снова видел белый тающий снег, гараж, лицо Розмари. Фрэнк не видел, как к воротам

«Рэдстоуна» подъехал специальный автомобиль — фургон с решетками на окнах. Фрэнк слышал звон капель, срывающихся с искрящихся на солнце сосулек и нежный, разжигающий чувствтенность смех Розмари. Фрэнк не слышал топот шагов по лестнице, лязг открываемых и захлопываемых дверей. Фрэнк не слышал, как Уинфилд спросил Уоллеса: «Кто это?» кивая на команду из четырех автоматчиков во главе с офицером, которые предъявив начальнику тюрьмы какую-то бумагу, спешили теперь по лестнице на второй ярус «Не знаю, — ответил Уоллес Уинфилду. — Какие-то официальные лица». Фрэнк снова лежал на огромной софе Розмари, глядя, как она, откинув волосы, развязывает поясок на халате, чтобы...

   — Встать!

   Резкий свет фонаря, направленного в лицо, заставил Леоне заслониться ладонью.

   — Убери руку, дерьмо!

   — Что вам надо? — спросил, окончательно просыпаясь, Леоне.

   За ярким светом он едва различал какие-то фигуры, лишь по шуму догадываясь, что сейчас перед ним несколько человек.

   — Взять его! — скомандовал офицер.

   Двое в форме, закинув короткоствольные автоматы за спину, стали выкручивать Фрэнку руки. Он попробовал было вырваться, но сразу получил два удара — под дых и по голове. Ему заломили руки за спину и надели наручники. Прикладом автомата один из них разбил стекло, под которым висела фотография Розмари.

   — У нас так не принято, — попробовал вступиться Уоллес.

   — Он теперь подчиняется нам! — рявкнул на Уоллеса офицер.

   Не снимая черных перчаток, офицер взял двумя пальцами Леоне за щеку:

   — Мы тебя переводим, понял, собака?

   — Куда вы меня переводите? — спросил Фрэнк.

   — Куда надо, собака!

   Они вытолкнули его из камеры и поволокли по коридорам.