И тем не менее Тимар содрогнулся, представив себе эту махинацию.

— Ох, Имре, Имре… Ты-то где научился этой науке? — воскликнул Михай, положив руку на плечо своего школьного товарища.

— Гм… — промычал тот, сразу став серьезным. — Там, где этому учат. Ты удивляешься? А я уже все считаю естественным. Когда я выбрал себе военную карьеру, то был полон самых радужных иллюзий. От них не осталось теперь и следа. Я думал, что армия — это поприще славы, героизма и рыцарства. Но вскоре убедился, что наш мир держится на одной спекуляции и государственные дела решаются в корыстных интересах власть предержащих. Я закончил инженерный корпус с отличными успехами. Когда меня перевели в Комаром, грудь мою распирало от восторга и гордости, что передо мною открывается широкое поле деятельности, где я смогу применить свои знания по фортификации. Да не тут-то было: поле для спекуляций — это да! Первый проект по совершенствованию фортификаций города, который я представил экспертам, нашли превосходным. Но его не приняли. Мне поручили составить проект сноса ряда домов в городе якобы с целью благоустройства. Это влекло за собой покупку старых домов у их владельцев. Я выполнил заказ. Ты знаешь ту часть города, которая сейчас превращена в пустырь? Так вот, пустырь этот обошелся в полмиллиона. Кстати, у твоего хозяина там тоже были старые, полуразрушенные дома, которые он продал муниципалитету за бешеные деньги, словно то были не жалкие хибары, а роскошные дворцы. И это называлось фортификацией! Для этого я занимался военно-инженерной наукой? Человеку свойственно избавляться от иллюзий и примиряться с действительностью. Ты слышал распространенный в нашем городе анекдот? Когда в прошлом году в Комаром прибыл наследник его императорского величества принц Фердинанд, он сказал коменданту крепости: «А я полагал, что эта крепость черная». — «Почему, ваше высочество?» — «Потому, что в ежегодной смете по фортификации предусмотрено десять тысяч форинтов на одни лишь чернила. Я думал, что вы красите чернилами крепостные стены». Все, конечно, рассмеялись. Но на этом и кончилось. Если махинации проходят гладко — все молчат, если они вскрываются — все смеются. Почему же тогда и мне не посмеяться? И ты смейся! Или тебя больше устраивает сидеть в жалкой лавчонке, проклиная этот мир, и продавать трут с барышом в два крейцера в день? Я рассчитался со своими мечтами. Хватит жить в мире иллюзий! Спеши, друг, в Алмаш и займись своей затопленной пшеницей! Заявление на поставку солдатского хлеба можешь сдать завтра до десяти вечера. Ну, вот и твой возница подкатил. Смотри не медли! Завтра я тебя жду.

— Я подумаю, — нерешительно ответил Тимар.

— Ну что ж, подумай. Но учти, что так ты сможешь сделать добро и для бедной сироты. Как-никак она получит десять тысяч форинтов за спасенное добро. В противном же случае ей вряд ли достанется и сто форинтов, если учесть, что надо будет заплатить за выгрузку пшеницы с затонувшего корабля.

Последний довод глубоко запал Тимару в душу.

Словно чья-то невидимая рука заставила его поспешить к выходу. Fata nolentem trahunt.[7]

И вот Тимар снова сидит, укутавшись в плащ, в крестьянском возке, который мчит, звонко цокая подковами по каменистой дороге, четверка славных коней из Нергешуйфалу. Город погружен в сон. Только слышится крик ночного сторожа у ратуши: «Не написано на лбу, чему быть поутру!» А на городских башнях перекликаются часовые, мокнущие под осенним дождем: «Кто там?» — «Патруль!» — «Проходи!»

Интересно, какой хлеб выдал им сегодня каптенармус?

На другой день Тимар действительно участвовал в торгах наряду с окрестными купцами и мельниками.

Те предлагали бросовую цену: по нескольку грошей за меру. Тимару надоело торговаться по грошам, и при очередном стуке молотка аукциониста он крикнул, что дает десять тысяч форинтов за весь груз затонувшего судна. Услышав эту цену, конкуренты его схватились за шапки, и через минуту их и след простыл. Аукционист стукнул три раза молотком и объявил, что весь груз корабля переходит в полную собственность г-на Михая Тимара.

Все сочли Тимара чудаком: что он станет делать с такой уймой сырого зерна?!

Тем временем он связал друг с другом два баркаса и, пришвартовав их к накренившемуся борту затопленного судна, приступил к разгрузке.

Со вчерашнего дня положение судна изменилось: корма барки опустилась еще ниже, а нос поднялся выше — таким образом, одна из кают оказалась над водой.

Тимар со всеми своими пожитками переселился в нее и стал командовать работами.

Палубу судна разобрали и с помощью лебедки поднимали из трюма по одному тяжелые мешки. Сначала мешки эти складывали на носу у каюты, чтобы с них стекла вода, а затем перетаскивали на третий баркас, который отвозил их на берег. Там на земле были расстелены рогожи, на которые и ссыпали из мешков зерно, разравнивая его граблями. Тимар тем временем вел переговоры с владельцами мельниц насчет скорейшего помола.

Погода благоприятствовала работе: дул свежий ветерок, и зерно быстро сушилось. Только бы поскорее разгрузиться!

Тимар занялся подсчетами. Наличными деньгами он решил расплатиться с грузчиками. В случае если бы задуманное предприятие прогорело, Михай действительно рисковал стать нищим.

Янош Фабула пророчествовал, что в результате всей этой глупой затеи Тимару не останется ничего иного, как натянуть последний пустой мешок на голову и утопиться.

Тревожные мысли проносились и путались в мозгу Тимара, и мыслям этим не было ни конца, ни края.

Весь день до заката простоял он на палубе, следя за тем, как из трюма поднимают один мешок за другим и укладывают их рядком к стене каюты. На всех мешках стояло одинаковое клеймо: колесо с пятью спицами черной краской по трафарету.

Насколько разумнее поступили бы беглецы, запрятав свое золото в дорожный мешок! Неужели за ними устроили погоню ради этих мешков с зерном? Стоило из-за этого бежать на чужбину и принимать смертельную отраву?

Работа продолжалась полным ходом до сумерек, но вытащить удалось не более трех тысяч мешков.

Тимар пообещал грузчикам двойную плату, если они продлят свой рабочий день и поднимут из трюма весь груз. Оставлять зерно в воде еще на одну ночь было попросту опасно — из такого зерна никакого хлеба, пожалуй, не выпечешь. Парни принялись за разгрузку с еще бо́льшим рвением.

Ветер разогнал облака, и серп луны снова показался на закатном небе. И серп и небо были багряными.

«Что ты преследуешь меня?» — подумал Тимар и повернулся так, чтобы не видеть луну.

И в тот момент, когда он показал луне спину и принялся пересчитывать мешки, вытащенные из трюма, глазам его снова предстал красный серп.

На этот раз кривой полумесяц был нарисован на одном из кулей.

Там, где на других мешках красовалось торговое клеймо — черное колесо с пятью спицами, на этом киноварью был выведен полумесяц.

Мурашки пробежали по спине Михая. Душа, сердце — все в нем замерло.

Оно!

Так вот что означали последние слова умирающего, У Эфтима просто не хватило времени, а может быть, и доверия к Тимару, чтобы сказать ему все до конца.

Что же скрывается под этим багряным серпом?

Когда поблизости никого не было, Тимар подхватил мешок и внес его в свою каюту.

Никто этого не заметил.

Он плотно прикрыл за собой дверь.

Грузчики поработали еще два часа: промокшие до нитки и продрогшие на ветру, они окончательно выбились из сил и решили отложить разгрузку до завтра.

Вконец измотанные парни сошли на берег и поспешили в ближайшую корчму, где для них готовилась горячая еда и питье, Тимар остался на барке один. Он сказал, что ему нужно пересчитать вытащенные мешки и что он сам доберется до берега на лодке.