Атмосфера обожания, в которой она себя чувствовала, возбуждала Веру. Она и была из тех, которые особенно чутки и легко возбуждаются восхищением людей, да и избалована она была этим и любила это, и теперь ей было очень хорошо. Она видела, что ей восхищаются. И от этого она всей душой любила теперь этих милых детей. А дети чувствовали, что она любила их, и от этого еще больше восхищались и т. д. Круг был замкнут, и любовного электричества набиралось все больше и больше.

Вера рассказывала им про то, как в Италии она один раз отняла собаку у мальчиков, которые мучали ее.

- Как же они перестали? - спросил неожиданно Вася, широкорожий белокурый бутуз.

Вера оглянулась на него, и все оглянулись на него, и бутуз начал краснеть, краснеть. Казалось, нельзя было больше покраснеть, но кровь еще и еще приливала, и сырость начинала выступать у него на лбу и в глазах. Он сидел не шевелясь, только вжимая шею в плечи, очевидно чувствуя, что при малейшем движении он погибнет.

- Да, разумеется, Вера сказала, чтобы они перестали, они и перестали, - с несомненным убеждением того, что приказания Веры никто в мире не мог ослушаться, сказала Саша.

Вера поспешила отвести глаза от погибающего от конфуза бутуза и продолжала разговор.

- Ну, барышня, они с вами и время забыли, - сказала няня, входя. Пожалуйте, Анатолий Анатольич. Мамаша приказали гулять.

Вошла и швейцарка за детьми. Но все дети с досадой отворачивались от швейцарки, держась за Веру, и, чтобы ни на минуту не нарушать близость с нею, только с ней пошли в сад. Швейцарка с упреком и досадой посмотрела на Веру, не только отвлекшую от нее детей, но вызывавшую даже недоброжелательность к ней.

В это время в кухне шло сильное волнение и напряженная работа.

- А кто его знал, что они приедут. Мне только нынче сказали, говорила Матрена Петровна, облокотившись на шкап и куря папиросу.

- Какое же жаркое будет, коли сейчас убить, сейчас зажарить, - говорил повар в куртке и колпаке, - да и то нет.

- Как нет? Вот эту у бабы возьми, а своих двоих ловят,

- Ну, давай ее сюда, - сказал повар бабе, державшей курицу.

- Вы уж, Матрена Петровна, прибавьте пятачок.

- Ну давай сюда.

Повар взял курицу и нож и, отхватив ей голову, бросил ее на пол, где она начала прыгать, обливая кирпичи пола кровью.

- Что ж он своих не несет? Евдоким! - крикнул он и вышел из кухни.

Недалеко от кухни, у сиреневого куста, малый, мужик, подходил, расставив руки, к двум курицам, одной белой и другой черной, которые, подрагивая ожерельями, ходили у куста. Кухарка, держа передник, шла с одной стороны.

- Ну чего же вы? - сказал повар, и, как только он сказал это, кухарка со всех ног бросилась прямо на черную курицу. Куры поняли, что дело касается их, и пустились бежать. Малый побежал наперерез и чуть было не догнал, но, увидав его, куры прибавили шагу и, миновав его, быстро отделились от кухарки. Они пробежали сквозь сиреневый куст и подбежали к забору. Малый бежал за ними; но куры отделялись все дальше и дальше. Малый стал отставать, и тогда кухарка сменила его. Уменьшившие было ход куры, увидав кухарку, отчаянно закудахтали и опять побежали шибче, шибче, так что за ними, казалось, не поспевали крепкие серые вытянутые ноги. Кухарка гналась за ними. Они опять обежали сиреневый куст, и опять кухарка остановилась. Она не могла бежать дальше и, ухватившись за грудь, тяжело дышала. Малый тотчас же сменил ее.

- Не давай ей отдыхать, пуще всего не давай отдыхать! - кричала кухарка. Малый бежал, стуча сапогами;

- Петрович! Хоть бы вы подсобили! Петрович! - обратилась кухарка к повару, когда куры опять были подогнаны к забору.

Повар улыбнулся, но, в то время как куры загибали назад у забора, он вдруг кинулся на черную курицу, перехватил ее, загнал в угол забора и, несмотря на отча-япный крик ее и всплеск крыльев, ухватил ее и торжественно поднял.

- Вот как командуют, а вы что без толку гоняете. Упрек повара подействовал. Кухарка и малый заложились за белой курицей и, сменяясь и не давая ей отдыхать, загнали ее опять в сиреневый куст, и там кухарка, расставив руки, поймала и ее. И эти также были зарезаны. А зарезанная прежде уже щипалась малым на столе,

- Да уж вы возьмите, Матрена Петровна, отпустите, что ль. Баранчик, право, хорош, - говорил длинный мужик в разорванном на плече и подпоясанном обрывком зипуне, который с раннего утра стоял на дворе у телеги, на которой лежал связанный баран.

Матрена Петровна бросила папироску.

- Некогда сказать ей. Все занята с гостями. Пойду еще скажу.

- Тц, тц, - пощелкал языком мужик. - Известное дело. Кабы не нужда. Мне б что? А то корову проел! Вот последнюю проем, - говорил мужик, обращаясь к лакею, пришедшему с ведром к водяной бочке.

- А что ж, почем мука?

- Надысь была шесть гривен.

- Руб шесть гривен.

- Да уж рубль-то мы не говорим. Овцу на пуд сменяешь. А надодго ли? Семь душ.

- Да, беда. А ты откуда?

- Да мы ближние, из Телятинок.

- Так. - Лакею не хотелось идти в дом. - Это у вас, значит, охота собирается?

- Должно, у нас. Вечор по нашей деревне шли, шли, ровно полк. Этих собак, братец ты мой, как стадо. А сам бравый, золото так и горит.

- Это княжеские-то? - спросил лакей.

- А то чьи ж? Яго.

- Сам-то он где?

- Сказывали, в Покровском стал.

- Тоже к нам ожидают, - оказал лакей.

- О-о-о! - сказал мужик полуодобрительно, полу-удивленно.

Лакей хотел что-то поговорить, но его кликнули, и он убежал.

Мужик дождался-таки. Барана взяли. Мужик сам зарезал его в сарае, снял с него овчину и, шлепнув ее в ящик телеги, стал дожидаться денег.

В шесть часов из кур были сделаны котлеты, баранина зажарена, и обед готов.

За столом было две четы, Вера, четверо детей, швейцарка и русский учитель, воспитанник духовной академии, живший в доме. Разговор завязался общий - о погоде, о музыке, о тете Насте, об экскурсиях в горы. Все, кроме детей, гувернантки и учителя, участвовали в нем. Центром разговора была Вера. Она очевидно кокетничала и с детьми, и с теткой, и с дядей Анатолием Дмитриевичем, у которого губы морщились в улыбку, когда он, глядя на нее, говорил с ней, и даже с учителем, молчание которого и постоянно устремленные на нее, тоже восхищенные взгляды беспокоили ее. Ей нужно было знать, что и он покорен. И она изредка взглядывала на него, как бы поверяя, тут ли он и пойман ли так же, как другие.