Шарон не была полной дурой. Она понимала, что физически некоторых женщин привлекает такой тип мужчин и что в своем роде, возможно, как говорила девушка на работе, он уникальный экземпляр. Но сама она никогда не находила его привлекательным. Она постоянно натыкалась на его нрав — этот острейший меч в непредсказуемо ловких, не знающих пощады руках, на который она столько раз яростно, очертя голову бросалась. Его сарказм, способен в клочья растерзать твою гордость, словно пума своими спрятанными в бархат когтями.

— Что, черт возьми, происходит? — процедил Роберт, поворачиваясь наконец к ней.

Шарон встретила его взгляд, готовая к схватке. Похоже, он еще толком не рассмотрел фотографию, и ей не терпелось сейчас же потребовать заветную находку обратно. Все мышцы у нее дрожали от напряжения.

— Мама и папа уехали, — неприязненно сообщила она. — Здесь только я…

— Именно тебя я и хотел видеть, — вежливо парировал Роберт, проходя мимо и опускаясь на корточки перед костром.

С чего бы это? — подумала Шарон, неожиданно для себя замечая, что любой другой мужчина в подобной ситуации выглядел бы смешным — в дорогом, безукоризненно сшитом деловом костюме, сияющих туфлях и белоснежной сорочке — и в такой позе. Но с Робертом все было совершенно иначе. И почему, задавалась она вопросом, костер — ее костер — дымит именно на нее, а не на него?

«Все в этой жизни против меня…» Глаза снова были на мокром месте. Она попыталась стряхнуть слезы, отчаянно заморгав. Роберт сардонически заметил:

— В чем смысл этого самопожертвования, моя дорогая кузина? Ведь не в том же, как кто-то в своих незрелых мечтах надеется, что из пепла этого слезливого действа возродится, словно Феникс, новая и еще более крепкая любовь к Фрэнку, которую он на сей раз разделит?..

— Конечно нет, — поспешно возразила Шарон, слишком ошеломленная внезапным сокрушительным выпадом, чтобы притвориться, что она не поняла вопроса. Только Роберт мог предположить такую подоплеку ее действий, только он мог так подло обвинять ее. — Если хочешь знать, — с горечью заявила она ему, — я всего лишь пытаюсь сделать то, что ты сам из года в год мне советовал — признать, что Фрэнк не… что он никогда… — Она замолчала. Чувства переполняли ее. — И вообще, проваливай отсюда ко всем чертям. Это не имеет к тебе никакого отношения… И у тебя нет никакого права…

— Я брат Фрэнка, — твердо напомнил он ей. — И, как брат, обязан защищать его брак и его от…

— От чего? От меня? — Шарон горько засмеялась. — От меня… От моей любви…

— Твоей любви, — передразнил ее Роберт, скривив губы. — Ты даже еще не начала понимать значение этого слова. Со стороны может показаться, что ты взрослая двадцатидвухлетняя девушка, но внутри ты еще подросток, — уничтожающе заявил он, — подросток, способный нанести вред себе и другим.

— Я не подросток, — оскорблено возразила Шарон. Щеки ее вспыхнули.

— То, что ты не можешь контролировать свои чувства, говорит о противоположном, — холодно заметил Роберт. — И, как подросток, ты явно испытываешь удовольствие, упиваясь несчастьем, которое ты сама себе изобрела, этой своей… своей бесконечно раздуваемой «любовью», которую, как ты говоришь, ты испытываешь к Фрэнку. Но тебе, чтобы оставаться собою, приходится и всех остальных втягивать в этот сусальный сюжет.

— Это неправда! — воскликнула Шарон, вскипая от негодования. — Ты…

— Это правда, — безжалостно заявил Роберт. — Вспомни, как ты вела себя на свадьбе… Думаешь, там был хоть один человек, который не видел бы, что ты делаешь и вообще в каком состоянии находишься?

— Я ничего не делала, — возразила Шарон. Теперь ее лицо стало совершенно белым.

— Делала. Ты пыталась заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, а всех остальных — жалеть тебя. Но ты не жалости их заслуживаешь, а презрения. Если бы в самом деле любила брата — по-настоящему любила, — ты бы поставила его счастье выше своих эгоистичных надуманных страданий. Говоришь, что ты больше не девчонка, что ты повзрослела… Ну тогда и веди себя как взрослая.

— У тебя нет никакого права так говорить со мной. Ты вообще не представляешь, что я чувствую и как…

Она застыла, когда Роберт артистически громко расхохотался — резкий, надменный смех расколол ранние сумерки.

— Не представляю? Очаровательный мой ангел, да весь город знает о твоей всепожирающей страсти.

Шарон молча впилась в него взглядом.

— Нечего сказать? — усмехнулся он.

У Шарон ком подступил к горлу. Действительно, многие знали, что она испытывает по отношению к Фрэнку. Она не могла этого отрицать. Но не потому, что она выставляла свою безответную любовь напоказ, чтобы заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, как только что несправедливо упрекнул ее Роберт.

Она же была совсем ребенок, когда впервые в жизни влюбилась, и просто не могла осмотрительно контролировать каждый свой шаг. Это чистое, совершенно невинное влечение длилось так долго, что окружающим легко было многое заметить. Но она никогда, ни по какому поводу не пыталась управлять Фрэнком — что бы ни говорил Роберт — и тем более не упивалась наигранным страданием, чтобы кто-то еще посочувствовал ей.

Конечно, она сожалела о том, что родственников беспокоила ее привязанность к Фрэнку. Иначе зачем в тот вечер, когда Фрэнк и Джейн объявили о своей помолвке, она молча поклялась, что найдет какой-то способ разлюбить его?

Возможно, она не слишком в этом преуспела, но, по крайней мере, пыталась — и до сих пор пытается.

Она сознавала, что это необходимо. Джейн так подходит Фрэнку, и потом они действительно любят друг друга. Будь на месте Джейн любая другая девушка, Шарон могла бы заподозрить ее в том, что та специально подстроила так, что влюбленная кузина оказалась среди тех, кому пришлось ловить букет невесты. В лучшем случае — чтобы дать понять, что пора бы и ей найти своего мужчину; в худшем — чтобы унизить и отомстить, лишний раз напомнив, что она безвозвратно потеряла Фрэнка. Но Джейн обладала подлинно детской непосредственностью и добротой, чтобы подстроить такое, и Шарон не сомневалась, что ее побуждения совершенно бескорыстны.

Но все-таки это причинило боль. А теперь Роберт намеренно бередил еще свежую рану.

— Что я чувствую… И что я делаю — это тебя не касается, — вот и все, что она смогла вымолвить в ответ на его отповедь.

— Не касается? — Роберт иронически посмотрел на нее. — Меня касается то, что ты работаешь в компании в качестве переводчика. И я бы хотел, чтобы в качестве переводчика ты в следующую среду вылетела в Италию на международную конференцию.

— Хорошо, — равнодушно кивнула Шарон. В прошлом году, когда эта конференция только намечалась, она полагала, что компанию там будет представлять Фрэнк. И когда он спросил ее, согласна ли сестренка поехать, она несколько дней ног под собой не чуяла, загоревшись от романтических, как теперь понимала, совершенно невозможных фантазий.

Сейчас у нее не оставалось ни единой, пусть даже самой робкой иллюзии. Даже если Фрэнк все же туда поедет, четыре дня конференции будут заполнены совещаниями, а ей предстоит применять свои филологические познания — и в устном переводе, и в работе с документами. По прошлому опыту она знала, что бумаги привяжут ее к гостиничному номеру на все то время, когда она не будет присутствовать на совещаниях.

— Время вылета поменялось, — с начальнической ноткой в голосе сообщил ей Роберт. — Я заеду за тобой сюда в шесть тридцать, по пути в аэропорт, так что…

— Ты заедешь за мной? — прервала его пораженная Шарон. — Но ты не собирался туда, Фрэнк…

— У брата медовый месяц, как тебе очень хорошо известно, и он не вернется до следующей недели, — строго напомнил ей Роберт и, с очередной затаенной насмешкой взглянув на нее, добавил не слишком любезно: — Ты ведь не настолько обманываешь себя, чтобы верить в то, что наш ненаглядный братец сократит свой заслуженно сладкий отпуск ради того, чтобы прошвырнуться с тобой в Италию? Или как раз на это ты тайком надеешься? Полагаешь, что он так и сделает?.. Боже мой, Шарон, когда же ты, черт возьми, вырастешь и поймешь, что…