– Ну да, – сказал я. – Даже для того, чтобы узнать, кто подписывает чеки на астрономические суммы в передней у вашей секретарши? О'кей, дело, в общем-то, заключается в следующем.

И я выложил ему всю эту проклятую историю, включая его визитные карточки, не забыв поведать и о том, где они были обнаружены.

Он даже не пошевелился. Я не имею в виду, что он не заорал, не замахал руками, не затопал ногами, не начал кусать ногти. Нет, у него в самом буквальном смысле не дрогнул ни один мускул, он даже не моргал и не сводил глаз с одной точки. Он просто сидел неподвижно, глядя прямо мне в лицо, как каменный лев у входа в Публичную библиотеку.

Когда я кончил говорить, он приступил прямо к сути дела:

– Вы утаили эти карточки от полиции? Почему?

– Скажите мне вы. Я просто сделал то, что я сделал.

– Вероятно, ста долларов, которые я вам послал, было недостаточно.

– Это тоже неплохая идея, – сказал я. – Но я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать ее.

Наконец он пошевелился – скрестил руки. Глаза его были непроницаемыми и плоскими, как подносы в кафетерии, или, если угодно, глубокими, как дыра сквозь земной шар до самого Китая – выбирайте любое. Во всяком случае, они ровным счетом ничего не говорили.

– Поверите ли вы мне, если я скажу, что был знаком с этим человек лишь шапочно – чисто профессионально?

– Поверю, если мне за вас поручатся.

–  – Я вижу, вы мне не слишком доверяете. В отличие, вероятно, от мистера Пола. Скажите, а на этих карточках кроме моего имени еще что-нибудь было?

– Ага, – сказал я. – Было, и вам это вряд ли сильно понравится.

Это был детсадовский приемчик – из тех, какими пользуются полицейские в детских радиоспектаклях.

Он спокойно пропустил его мимо ушей, даже не моргнув глазом.

– Моя профессия требует, знаете ли, известной щепетильности, – сказал он. – Хоть она и считается раем для мошенников. Позвольте мне взглянуть на одну из этих карточек.

– Я брал вас на пушку, – признался я. – Там нет ничего, кроме вашего имени.

Достав бумажник, я вытащил одну карточку и положил перед ним на стол, а бумажник снова сунул в карман. Он перевернул карточку длинным ногтем.

– Знаете, что я думаю? – сказал я доверительно-сердечным тоном. – Я думаю, что Линдли Пол считал, что вы сможете узнать, кто его замочил, даже если полиция ничего не найдет. А это значит, что он кого-то боялся.

Сукесян расправил руки и снова скрестил их – по-другому. При его сдержанности это было, наверное, равносильно тому, чтобы вскарабкаться на фонарный столб и зубами откусить лампочку.

– Ничего подобного вы не думаете, – спокойно сказал он. – Сколько? Только быстро – сколько? – за три карточки и письменное заявление о том, что вы обыскали тело прежде, чем известили полицию?

– Неплохо, – сказал я. – Совсем неплохо для парня, у которого брат торгует вразнос старыми коврами.

Он улыбнулся чрезвычайно любезной улыбкой. Правда – улыбка была почти дружелюбная.

– Среди торговцев коврами бывают и честные люди, – сказал он. – Но Аризмян Сукесян мне не брат. Наша фамилия в Армении очень распространенная.

Я кивнул.

– Вы, конечно, и меня считаете одним из мошенников, – добавил он.

– А вы докажите мне, что это не так.

– Быть может, вам действительно нужны не деньги, – задумчиво произнес он.

– Быть может, нет.

Я не заметил, чтобы он пошевелил ногой, но он должен был нажать на какую-то кнопку на полу. Потому что черные бархатные драпировки раздвинулись, пропуская в комнату моего приятеля индейца. Только теперь он не казался ни грязным, ни смешным.

Он был одет в широкие белые штаны и вышитую черным шелком белую тунику. Талия его была обвязана черным кушаком, а лоб – узкой черной лентой. Черные глаза смотрели сонно. Волоча ноги, он поплелся к табурету у стены и сел, скрестив руки и уронив голову на грудь. Могучее тело его выглядело более грузным, чем когда-либо, словно он надел новый наряд поверх своего обычного костюма.

Сукесян вытянул руки вперед, держа их над стоявшим на столе между нами молочно-белым шаром. Свет, преломляясь, медленно заплясал на высоком черном потолке, образуя самые странные узоры и причудливые фигуры, смутно различимые оттого, что потолок был так черен. Индеец, по-прежнему упираясь в грудь подбородком, не поднимал головы, но глаза его медленно и все шире раскрывались, пока неподвижным взором не уставились на волнообразно подрагивающие руки.

Быстрыми, точными, грациозными движениями руки эти исполняли какой-то замысловатый танец, который мог означать и очень многое, и ничего; это было похоже на греческий сиртаки в исполнении членов Юношеской Лиги или на кольца рождественской ленты, сплетающиеся и расплетающиеся на полу – как вам больше нравится.

Могучая челюсть индейца все так же покоилась на его могучей груди, а глаза медленно-медленно, как у жабы, начали закрываться.

– Я мог бы загипнотизировать его и без всего этого представления, – мягко проговорил Сукесян. – Это просто часть шоу.

– Ага. – Я не сводил глаз с его крепкой, худой шеи.

– Ну вот, теперь нужно что-нибудь, до чего дотрагивался Линдли Пол, – сказал он. – Эта карточка подойдет.

Он бесшумно поднялся, подошел к индейцу и, плотно прижав ко лбу, засунул карточку за его головную повязку. Потом вернулся и сел на место.

Он начал тихо, напевно бормотать что-то на незнакомом мне гортанном языке. Я по-прежнему не сводил глаз с его горла.

Индеец вдруг заговорил. Он произносил слова очень медленно, с видимым усилием выдавливая их из-за неподвижных губ, словно это были не слова, а тяжелые камни, которые ему нужно было под палящим солнцем втащить на гору.

– Линдли Пол плохой человек. Делать любовь со скво белого вождя. Вождь очень сердиться. Вождь велеть украсть ожерелье. Линдли Пол надо вернуть его назад, Плохой человек убивать. Грррр-р.

Сукесян хлопнул в ладоши, и голова индейца дернулась. Маленькие черные глазки без век тотчас открылись. Сукесян взглянул на меня без всякого выражения на своем красивом лице.

– Потрясающе! – воскликнул я. – И главное, ни капли дешевого циркового эффекта. – Я махнул большим пальцем в сторону индейца. – Этот парнишка малость тяжеловат, чтобы сидеть у вас на коленях, а? Ей-богу, я не видал хорошего чревовещателя лет сто, с тех пор как хористки перестали носить подвязки.

По лицу Сукесяна пробежала едва заметная улыбка.

– Я следил за вашими горловыми мускулами, – сказал я. – Но это не важно. Главное, я понял вашу мысль. Пол отирался возле чьей-то жены. Этот кто-то оказался достаточно ревнивым, чтобы убрать его с дороги Что же, как теория это совсем неплохо. Потому что она вряд ли надевала это жадеитовое ожерелье каждый день, и кто-то должен был заранее знать, что оно будет на ней тем вечером, когда ее остановили налетчики. Муж как раз должен был быть в курсе.

– Вполне возможно, – сказал Сукесян. – Но раз они не убили вас, то, по-видимому, в их планы не входило убивать и Линдли Пола. Они просто хотели избить его до потери сознания.

– Ага, – сказал я. – Но тут у меня возникла еще одна идея. Мне надо было сообразить это раньше. Если Линдли Пол действительно боялся кого-то и хотел оставить сообщение, то он мог и вправду написать что-то на этих карточках – невидимыми чернилами.

Это, наконец, проняло его. Улыбка не сошла с его лица, но в уголках рта собралось заметно больше, чем раньше, морщинок. Впрочем, для наблюдений у меня было слишком мало времени.

Свет внутри мелочно-белого шара внезапно погас. В тот же миг комната погрузилась в такую кромешную тьму, что хоть глаз выколи. Я не видел собственной руки. Пнув назад свою табуретку, я выхватил пистолет и начал потихоньку пятиться к стене.

Ни звука. Потом – неуловимое движение воздуха, и в нос мне ударил сильный земляной запах. Господи, как это было жутко. С предельной точностью рассчитав время и расстояние, что было почти невероятно в этом непроницаемом мраке, индеец нанес мне удар сзади и тут же железной хваткой схватил за локти и начал поднимать меня в воздух. Я мог выдернуть руку и выпалить наугад вперед – веером. Но я не стал и пытаться. Какой в этом был смысл?