В монастырских стенах заговорщик ужасно скучал. Он не выдержал даже трех недель и, считая, будто опасность уже прошла, выскочил проведать сестру. Агенты, непрерывно следящие за домом вдовы Вайон, позволили ему войти, выйти и возвратиться в монастырь. Там его и арестовали. Было 18 января 1801 года.

В тот же самый день после очной ставки с бочаром, кузнецом и торговцами, а потом дополнительно прижатый полицией, Карбон "раскололся" и начал всех сыпать. Через час министр знал совершенно все о роялистской конспиративной сетке и о покушении. Теперь у него уже были все необходимые доказательства, и, хотя он добыл их не за восемь дней, как обещал, а затратив в три раза больше времени – все равно это было блестящим достижением.

Когда Фуше предоставил подписанные Карбоном признания Наполеону, тот был вынужден признать, что ошибся, обвинив во всем якобинцев. Только все было уже закончено, поскольку еще раньше, на основании пользующегося поддержкой всего общества распоряжения исполнительной власти, утвержденного сенатом 5 января 1801 года, на Сейшельские острова и в называемую "сухой гильотиной" Гайяну была депортирована вся элита якобинцев – 130 из 223 помещенных в проскрипционных списках лиц, в том числе и прославленный генерал Россиньоль, который хвастался тем, что во времена Конвента собственноручно прикончил 67 священников, отказывавшихся присягнуть революционной конституции.

А Бонапарте и не жалел о случившемся. Якобинцы были инициаторами большинства направленных против него заговоров, так что разгромить их при оказии покушения роялистов было просто как в пословице "вторым жарким" из одного огня, который теперь ожидал шуанов. То, что экс-якобинец Фуше безжалостно преследовал якобинцев, будучи свято уверенным в их невиновности, Наполеон отметил словами:

– Ах, этот Фуше! Всегда он одинаков. Впрочем, это уже не имеет никакого значения, сейчас я уже освободился от них.

Его тоже не волновали моральные аспекты операции, ибо государственная необходимость, освещенная именем Макиавелли [Наполеон был автором снабженного комментариями и до сих пор считающегося лучшим французского перевода "Государя"], была возведена им на алтарь гораздо выше, чем мораль. И если бы в то время кто-нибудь обвинил его в жестокости (историки-роялисты с удовольствием занимались этим в эпоху Реставрации), он, несомненно, ответил бы словами Уайльда: "Жестокость, временами, бывает нашей повинностью, ибо нет ничего более подлого, чем оказывать милость несчастным, осужденным самим Богом".

Чтобы выиграть свою великую игру до конца, Фуше должен был исключить всех остальных участников покушения, а вот это уже было нелегко. Два посланных в Бретань агента, которые должны были отравить Кадудаля, были раскрыты и повисли на дереве. В свою очередь, все парижские конспиративные квартиры, указанные Карбоном, оказались пустыми.

Лимулена, спрятавшегося в заброшенных подземельях собора святого Лаврентия, так никогда и не схватили. Полиции лишь удалось выяснить, что, прежде чем исчезнуть окончательно, на какое-то время он мелькнул в Бретани. В одном из прибрежных монастырей нашли его бывшую невесту, которая, потрясенная ужасами 24 декабря, постриглась в монахини, перед тем вернув обручальный перстень жениху-убийце. Может именно поэтому многие историки и литераторы посчитали покушение на улочке Сен-Никез самым романтическим за всю наполеоновскую эпоху [На мотивах этого покушения было основано множество авантюрно-шпионских книжек. Во Франции самым знаменитым был роман Жоржа Онэ, изданный у нас [в Польше – прим.перев.] под названием "Долой Наполеона" (Варшава, 1926); а в Польше – роман Антони Поплавского "Король шпионов", изданный во Львове (1908) под псевдонимом "Е.Х."].

Сен-Режан на свою беду из столицы не выехал. Спустя несколько дней после взрыва "адской машины", тяжело раненный в руку, он потащился в сторону Лувра. Страдания его были ужасными – он практически оглох и ослеп, из носа и рта лилась кровь. На Королевском Мосту он свернул в комок одежду возницы и выбросил в Сену, а потом с огромным трудом добрался до своей комнатушки в доме на улице Пруварес и свалился на кровать. К нему тут же вызвали священника (это был дядя Лимулена, иезуит Клосривьер) и врача. Оба эти человека догадались, откуда взялись раны, но никто из них Сен-Режана не выдал, потому что первый из них ненавидел Наполеона, а второй ненавидел доносы. Впоследствии оба заплатили за это тем, что несколько лет видели небо в клеточку.

В тот же вечер Сен-Режан сменил место жительства, устроившись у некоей мадам Журдан на улице Огессо. Но там он не провел даже суток и вновь сменил квартиру. При этом он надеялся на то, что благодаря подобным "скачкам", не попадется в лапы Фуше. Только ведь Фуше называли "князем полиции" не просто так. По его приказу из тюрьмы выпустили одного из агентов Кадудаля. 27 января этот человек зашел в дом на улице Фор-Сен-Оноре, и как раз там же обнаружили и арестовали "Пьерро".

30 марта 1801 года в Париже начался процесс над участниками покушения, а так же их случайными и неслучайными сообщниками. 4 апреля Карбон и Сен-Режан были приговорены к смертной казни; женщин, дававшим им укрытие (в том числе и настоятельницу монастыря), врача и священника – к тюремному заключению и высоким штрафам.

После того, как суд высшей инстанции отклонил просьбу о помиловании, 20 апреля, в час дня обоих заговорщиков, одетых в красные рубахи, привезли на Гревскую площадь. Кордоны жандармов с трудом сдерживали обезумевшую толпу. Ведомый на гильотину Карбон метался в руках стражников и лепетал:

– Люди добрые, я сделал так ради короля!

"Добрые люди" охотно линчевали бы его – малышку Марианну еще не успели забыть. Сен-Режан принял смерть достойно.

Вот так закончилась игра, которая принесла Фуше наибольший из его полицейских успехов, который потом был назван "Маренго Фуше". А сходство баталии министра против шуанов с битвой под Маренго действительно велико поначалу проигрыш и угроза полного разгрома, а в конце молниеносный успех.

Фуше, которого в 1809 году именовали князем Отранто, владел портфелем министра наполеоновской полиции в 1799-1802, 1804-1810 годах и во время ста дней. После Ватерлоо ему удалось втереться в доверие к Бурбонам, но совсем ненадолго. Роялистские ультра, которые прекрасно помнили о том, что он голосовал за смерть Людовика XVI, о гекатомбе сторонников "ancien regime", устроенной им в Лионе, и о победных поединках с шуанами, быстренько оттерли его от власти и выкинули за границы Франции.

Умер "князь полиции" 26 декабря 1820 года в изгнании, в Триесте.

Через шесть лет, 28 сентября 1826 года, на другой стороне Атлантического Океана, мир живых покинул священник Пико де Клосривьер. Его паства оплакивала его, поскольку это был человек ангельского сердца, который неутомимо помогал бедствующим. О нем было известно очень мало. Говорили, что в

Соединенных Штатах он появился в самом начале века и, мучимый какой-то ужасной тайной, поступил в проводимую орденом сульпицианцев семинарию Девы Марии в Балтиморе. Это было правдой. Этот европеец через Канаду добрался до Нью-Йорка под именем Гитри. Но когда 1 августа 1812 года епископ Балтиморы рукоположил его и назначил настоятелем в Чарльстоне (Южная Каролина), этот человек уже носил имя Клосривьер.

Прихожане любили патера Клосривьера, ибо – о чем я уже упоминал – свою жизнь он посвятил оказанию помощи ближнему, и его жалели, поскольку отчаяние, постоянно рисующееся на его лице, уже в 40 лет сделало его стариком. Монахини монастыря Сошествия Духа Святого в Джорджтауне, священником которого он стал в 1814 году, считали его святым мучеником.

Несколько раз после 1815 года к нему приезжали какие-то гости из Франции, уговаривая возвратиться на родину, но он отказывался. Еще запомнили, что он никогда не улыбался и что каждого 24 декабря вечером ложился на пол выстроен ной им часовни (для целей строительства продал свои французские имения) и до рассвета лежал крестом, ревностно предаваясь молитвам. В подземелье этой часовни его и похоронили в гробнице, которую перед тем он собственноручно украсил портретами Людовика XVIII и Карла Х, и которая сохранилась до нашего времени, покрытая патиной и заброшенная.