Работать на конвейерах автомобильных заводов «Дженерал моторс», в скотобойнях Свифта в Чикаго или на дорожном строительстве в западных штатах страны Перчу не улыбалось. Вместе с тем он не имел способностей, необходимых для репортера, киноартиста, на худой конец — банковского служащего. Но физически был очень силен, несмотря на средний рост и узкие плечи, отлично бегал, плавал, владел боксом. И Перча охотно взяли в федеральное бюро расследований агентом «джи-мэном».

К этому времени при содействии «Матримониальной службы Филда» он женился на бойкой блондиночке Джуди Коллинз, дочери скотовода из Орегона, и поселился в Восточном Бронксе.

От армянского у Перча осталась разве только привязанность к лоби — отваренной фасоли с мелким луком, бозбашу — густо наперченному борщу — и другим блюдам национальной кухни.

Но одном Перч не изменил себе. Его ненависть к коммунистам не ослабела. Это ценное качество было замечено. Перч начал продвигаться вверх по ступеням служебной лестницы. Решающим оказался для него разговор с сержантом из Си-Ай-Си. Случай свел их в баре. Плечистый, краснолицый сержант сорил деньгами и, основательно подвыпив, почему-то воспылал симпатией к молодому армянину.

— Ты глупец, дружище, — безапелляционно заявил сержант, разглядывая на свет вино в тонком бокале, смачно размалывая крепкими зубами бифштекс. — За каким дьяволом ты торчишь в ФБР? Такие парни нужны и нам. Хочешь, я сведу тебя кое с кем?

Предложение пришлось Перчу по душе. И не прошло полугода, как он очутился в разведывательной школе под Майами. Человек без родины, внутренне опустошенный, Перч не затруднял себя никакими угрызениями совести, охотно учился убивать голыми руками, взрывать мосты и заводы, отравлять водоемы, шифровать секретные донесения.

Ночами, лежа навзничь на жесткой койке, Перч подолгу злорадно мечтал о том, как он снова появится в Советской России, но уже не беспомощным мальчишкой, а ангелом мщения. Уж теперь-то он отыграется на красных!

Перед включением в группу Николая Ивановича Перч Патканян получил новое имя Аро и тщательно разработанную легенду. Согласно ей, он стал сыном рабочего Ереванского станкостроительного завода, шофером третьего класса из Майкопа. Каждый месяц своей жизни, каждую перемену места жительства в Советском Союзе Аро мог при необходимости подтвердить документами с печатями и штампами.

Снова тесное купе скорого поезда. Снова вокзальный перрон. Но на этот раз другого сибирского города. Выйдя на припорошенную снегом привокзальную площадь, Аро огляделся. От каменного здания багажного отделения тянулся деревянный забор. Там и сям на нем пестрели объявления. Отсчитав десять досок, Аро остановился. Но взгляд его был направлен не на объявления, а на три затейливые царапины.

Судя по довольной улыбке, эти царапины чем-то понравились Аро. На автобусе он доехал до ближайшей к вокзалу столовой, мельком взглянул на часы и уверенно вошел в зал. Несколько столиков пустовало, но Аро предпочел подождать, чтобы занять столик у самого окна. Чемоданчик поместился на подоконнике.

Не меньше часа Аро лениво жевал котлеты, запивая их холодным жигулевским пивом, не проявляя никакого интереса к окружающему. Не произвело на него впечатления даже появление Николая Ивановича, скромно усевшегося неподалеку. Ни один мускул в лице Аро не дрогнул, не изменилось и рассеянное выражение глаз.

Все так же неторопливо Аро покончил с едой, подо звал официантку. Николай Иванович ел мало, оставил деньги за ужин на столике и подошел к барьеру гардеробной одновременно с Аро. Каждый из них протянут, номерок и получил с вешалки свое пальто и шапку. Обе шапки оказались черными. Пока старичок швейцар обмахивал щеточкой пальто Аро, Николай Иванович молча оделся взял шапку Аро и вышел. В свою очередь Аро нахлобучил на голову чужую шапку и тоже вышел, но от дверей повернул в другую сторону.

Остаток вечера Аро провел в городском театре. Во время второго действия заперся в туалетной комнате, извлек из внутреннего кармана чистый листок бумаги, добытый заранее из шапки. Чиркнув спичкой, закурил! Той же спичкой подогрел листок. Написанные симпатическими чернилами, ясно проступили четыре короткие фразы:

Ни подписи, ни даты.

Второй спичкой Аро сжег записку и смыл легкий пепел.

Несколько позже, перед рассветом, в скором поезде исследовал доставшуюся ему шапку и Николай Иванович. В ней оказались паспорт, военный билет, профсоюзный билет вместе с учетной карточкой, трудовая книжка и письмо на четырех страницах, исписанное убористым мелким почерком Аро.

Пассажиры спали. Никто не тревожил Николая Ивановича, и он не ушел из тамбура, пока не выучил почти наизусть письмо Аро.

Странное чувство раздвоенности испытывал Михайла, проходя по улицам Хабаровска, первого советского города, в который он попал после долгих лет разлуки с родиной. Выполняя указания Николая Ивановича, радист искал работу. Но в сердце у него теплилась необъяснимая надежда, что ему не придется выполнять шпионское задание. «Да минет меня чаша сия!» звучали евангельские слова в душе Михайлы.

Еще в те страшные месяцы, когда он спускался ступенька за ступенькой все ниже в смрадную трясину предательства, Михайлу не оставляла мысль, что его жизнь изменится. Как? Этого он не знал.

Сейчас, внимательно всматриваясь в лица прохожих, наблюдая за детьми, увлеченно игравшими в скверах, Михайла заново обдумывал свое положение.

Незначительный сам по себе эпизод в столовой глубоко взволновал его. Незнакомые люди приняли в нем живое участие, бескорыстно предложили помощь. Как непохоже было это на все, чем он жил долгие годы! Сама атмосфера сердечности, душевной открытости, которую он почувствовал во взаимоотношениях советских людей, показалась радисту сказочной. Где же те угрюмые, подозрительные и запуганные люди, о которых ему говорили перед отправкой? Нет, они совсем иные. Но если ему лгали о людях, то, может быть, такая же наглая ложь и расстрелы, пытки, которым советская контрразведка якобы подвергает всех, попавших в ее руки? Не запугивали ли его попросту мнимыми ужасами?

Михайла не испытывал никакой ненависти к России. Да и с чего ему было испытывать ее? Ведь это он сам позволил запутать себя в грязные сети «ловцов душ человеческих», преступил святые законы верности отчизне.

Не хватало сил вынести надругательства над душой и телом; сломили голод, страх, безысходная тоска. А надо было все претерпеть, хоть ползком, но добираться до родной земли! Своя земля и в горсти мила. А в чужой стороне всяк тобой помыкает. Так и свершился первый роковой шаг…

Час проходил за часом, а Михайла все колесил по городу, широко открытыми глазами глядя на окружающее. Квартирная хозяйка сказала правду. Всюду объявления звали, приглашали, манили: «В отъезд нужен инженер-механик с окладом…», «Крупному строительству требуются каменщики, штукатуры, маляры…», «Краевая контора по оргнабору производит прием шоферов всех классов. Выплачиваются подъемные, проезд, северные надбавки за каждые шесть месяцев работы». Нет, здесь безработица не угрожала никому!

Большинство прохожих было одето скромно, но добротно. Нигде Михайла не встретил рубищ, вопиющей нищеты, землистых истощенных лиц. Спокойные, уверенные в себе, доброжелательные люди спешили по делам, прогуливались с детьми, работали на строящихся зданиях, над которыми простирали свои металлические стрелы башенные краны. И сколько было этих кранов над городом!

Теперь или никогда… Михайла понимал, что стоит на распутье, перед последним решающим выбором. Вот он, выполняя приказ Николая Ивановича, уедет отсюда дальше на запад, будет помогать добиваться какой-то неизвестной цели. А дальше? Если даже им неслыханно повезет, они полностью выполнят задание Си-Ай-Си, благополучно выберутся из России, что последует потом? Только одно — новое задание. И так до того часа, когда послышится роковое: «Стой! Руки вверх!»