Зять Лазо Лазаревича – Благое Недич, который в то время был учителем, а позднее и сам написал одну пьесу («У подножья), рассказывал мне тогда, да и теперь иногда вспоминает, об одном вечере у Лазо Лазаревича, на котором присутствовали Шапчанин, Люба Ковачевич и Владан Джорджевич, тогдашние члены совета театра.

На этом вечере Владан из любопытства спросил Лазо Лазаревича:

– Ты прочитал, Лазо, этого «Депутата»?

– Прочитал.

– И что скажешь?

– Хорошая домашняя фасоль, но без подливки, – сказал Лазаревич.

– Бог мой, – отвечал Владан, – уж если она хорошо приготовлена и если вкусная, то лекго можно добавить немножко подливки.

Рецензенты, разумеется, должны были дать и письменный отзыв. Этот отзыв написали Лазаревич и Глишич на титульном листе пьесы, который одновременно служил и обложкой.

Вероятно, Глишич первый читал пьесу, так как он первый написал свое мнение, а Лазаревич – под ним.

Мнение Глишича было выражено в нескольких словах: «Хорошо кое-где сократить и отредактировать, а язык исправить», – и все. Лазаревич написал не намного больше. Его мнение гласило: «Недоработанная пьеса начинающего автора, но заслуживает всяческого внимания, с некоторыми корректурами после переработки может представлять значительный вклад в оригинальную драму. Обращаю внимание Управы на то, что следует с надлежащим тактом подойти к молодому писателю, который обещает будущего комедиографа».

На основе этих заключений Шапчанин действительно принял меня с «надлежащим тактом», но пьеса так и не попала на сцену. Шапчанин тогда повел со мной продолжительные родительские разговоры, полные советов и наставлений. Он потребовал от меня, чтобы я многое отредактировал, исправил, сократил. Когда же я принес ему рукопись в другой раз, он опять вернул ее мне с новыми наставлениями. Наконец, когда уже были исправлены последние «где» и «как», Шапчанин заявил мне, что пьеса определенно включена в репертуар, но я должен быть терпелив, так как «временные» политические обстоятельства не позволяют поставить ее сейчас. Между тем эти «временные» политические обстоятельства тянулись годами, как и вообще тянутся у нас все «временные» трудности. Мой «Депутат», хотя он и носил на обложке благоприятные отзывы рецензентов и был уже включен в репертуар, должен был пойти на новую рецензию и получить еще один отзыв.

Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.

И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.

В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: «Нушич; см. „Народный депутат“, – а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.

За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, «не по назначению» отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.

А пока мой «Народный депутат» путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы – молодые, но «безнадежные» писатели – в этой кампании были не только невинными читателями.

Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.

В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.

«Народный депутат» Б. Нушича, – сказал в своей речи Шапчанин, – прошел через два пургаториума,[5] но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка «Народного депутата» оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства. Народный депутат – главный герой пьесы – показан как глупец. Разве это могло понравиться депутатам, которые, точно так же как и герой пьесы, были торговцами, зажиточными ремесленниками и крестьянами? И если этот депутат заявляет, что в Скупщине он будет говорить то, что ему скажут министры в Белграде, то разве можно поставить такую сцену в театре, общее руководство которым осуществляет правительство? Какое правительство, какие мудрые государственные деятели могли бы разрешить постановку такой пьесы в театре, находящемся под их постоянным контролем?»

Еще до того, как выступить с этой своей речью, Шапчанин предложил мне написать какую-нибудь другую, более подходящую пьесу, которую можно было бы поставить на сцене театра за то время, пока «Народный депутат» будет ожидать более благоприятных обстоятельств. Я согласился с ним и написал комедию «Подозрительная личность».

А через некоторое время после речи Шапчанина меня приговорили к двум годам тюрмы за политическое стихотворение, а тем самым приговорили и «Народного депутата» к еще более продолжительному бессрочному ожиданию.

В тюрме я написал пьесу «Протекция», только она и смогла попасть на сцену, а пьесы «Народный депутат» и «Подозрительная личность» имели в дальнейшем каждая свою долгую и интересную историю.