20

Джобсон приглашает ее на обед, и она сразу же становится членом кружка, который увивается за богатым дилетантом, льстит ему и болтает об искусстве. Ей они выказывают единодушное уважение. Как расценивает миссис Бонсер влияние Констебля на Делакруа?

- Оно было очень хорошим.

- Как это верно, - говорит Стордж. - Да, это было хорошее влияние, раскрепощающее.

Табита впервые видит рисунки Бердслея, предмет восхищения всего кружка. Она осторожно замечает: - Очень они все-таки причудливые.

- Вот-вот, - говорит Стордж. - Она уловила самую суть.

Великодушие новых друзей умиляет Табиту. Никогда еще она не встречала людей, которым так хотелось бы сделать тебе приятное. Особенно Стордж. "Право же, - думает она про своего благодетеля, - он просто душенька. И как мне повезло, что он любит искусство и любит помогать художникам, музыкантам. Если он мне поможет встать" на ноги, я ему по гроб жизни буду благодарна".

Миссис Стордж в отъезде, и Стордж ходит с Табитой гулять в дальний конец набережной, где почти никто не бывает. Своим негромким, мягким голосом он беседует с ней об искусстве и о его врагах.

- Ханжество, британское ханжество - вот его злейший враг, - говорит он. - Художников у нас не щадят. - Он говорит, что все англичане - рабы условностей. - Люди ненавидят все новое, все значительное потому только, что оно значительно, что оно грозит пробудить их от спячки, заставить думать и чувствовать - действительно думать, действительно чувствовать. И, слегка склоняясь к Табите своим длинным белым носом, продолжает: - Вам я могу это сказать, миссис Бонсер, а вот миссис Стордж - нет. Она бы не поняла. - Он улыбается как заговорщик, и Табита отвечает:

- С виду миссис Стордж мне очень понравилась, я уверена, что она очень хорошая.

- Разумеется, разумеется, лучшая из женщин, но искусства она не понимает, миссис Бонсер, это не артистическая натура. - И, помолчав, принимается хвалить игру Табиты. Никогда еще музыка так его не волновала. У Табиты - подлинный талант. - Не могу выразить, миссис Бонсер, что значит для меня дружба с вами. Это новая жизнь, новый прилив мужества. Я словно заново родился.

Табите странно это слышать и немного смешно, но Стордж говорит не как вздыхатель, а как философ, и ей становится стыдно, что она чуть не рассмеялась.

- Вам не понять, миссис Бонсер, как в человеке может умереть жизнь, как за несколько лет жизнь из него уходит и он превращается в мертвеца. Миллионы умирают вот так, на ходу. Вы видите их в любом омнибусе, в любом вагоне поезда - ходячие трупы. И они сами не знают, как это произошло. Человек даже не знает, что он мертв, пока какая-нибудь случайность, какое-нибудь внутреннее переживание не вернет его к жизни, и тогда он может сравнить свое новое состояние с прежним. Да, жизнь, жизнь! - И жадный длинный нос, делающий сейчас Сторджа похожим на белую борзую, учуявшую дичь, выдвигается вперед. - Как она драгоценна, как таинственны ее истоки. Красота, любовь, искусство. Но в конце концов, миссис Бонсер, и нос приближается к ее щеке, - стоит ли удивляться? Ведь жизнь - это опыт, это нечто глубоко личное, это чувство, это высокая радость, рождающаяся из ощущения...

- Я тоже заметила, - говорит Табита. - Когда люди влюблены, они всегда такие оживленные, взволнованные.

- Да, да, вы понимаете. Я так и знал, что вы поймете, это второе рождение, воскресение из мертвых.

Как-то вечером все разглядывают последнюю "Желтую книгу" [ежеквартальный иллюстрированный журнал эстетского направления, выходивший в Англии в 1894-1897 годах], и Стордж показывает Табите рисунок Бердслея девушка в саду. - Хороша, изумительна.

- Да, она, конечно... - Табита умолкает. Вернее, пожалуй, держать свое мнение при себе.

- Вы себя не узнаете?

- Я?

- Вы же подлинный Бердслей, миссис Бонсер.

И все наперебой повторяют, что она - подлинный Бердслей.

- Красота бесспорная...

Табита рассмеялась было, но прочитав в глазах Сторджа печальный укор, снова, становится серьезной. А когда она описывает эту сцену Мэнклоу, тот цедит с гадливой усмешкой: - А что я вам говорил - ваш стиль в моде. И мой вам совет - ловите момент, пока художники не придумали чего-нибудь еще похлеще.

21

Однажды Стордж, помогая Табите спуститься по каменистой тропинке, дольше обычного задерживает ее руку в своей и говорит:

- Вы показали себя таким прекрасным другом, миссис Бонсер, не могу ли я вас отблагодарить хоть какой-нибудь малостью?

- Но вы и так сделали для меня очень много - разрешили пользоваться вашим роялем, приглашаете играть.

- Что вы, что вы, это приятная обязанность. - А через полчаса повторяет свое предложение: - Если возникнут у вас какие-нибудь трудности, миссис Бонсер, надеюсь, вы сразу же обратитесь ко мне, убедительно вас об этом прошу.

Когда он заговаривает о том же в третий раз, Табита понимает, что им движет не просто дружеское участие. "Что-то он пронюхал, - думает она. Кто-нибудь насплетничал". Но симпатичнее Стордж ей не стал. Она убеждает себя: "Это он по доброте говорит, он вообще очень добрый". Но что ее тайна известна ему, ей не нравится. Никто не должен знать этой тайны, кроме нее самой и презренного Бонсера. Поежившись - ветер нынче холодный, - она поворачивает к дому.

Следующий день обходится без встреч. К роялю она пробралась по задней лестнице, играть вечером отказалась под каким-то предлогом. И только собралась, как всегда, помолиться на сон грядущий, как раздается стук в дверь и входит Джобсон.

- Прошу прощения, миссис Бонсер, но дело срочное. Завтра мне необходимо на несколько дней уехать в Лондон.

Табита уже накинула капот, она отзывается холодно: "Что ж, если нельзя отложить до завтра..." - и садится на стул с прямой спинкой.

Джобсон нисколько не смущен и в отличие от Мэнклоу не старается проявить такт и говорить обиняками. Он прямо приступает к делу. Его друг Стордж, говорит он, очень ее полюбил и очень о ней беспокоится, потому что слышал, что она брошена и ждет ребенка и что у нее нет денег. Мистеру Сторджу невыносима мысль, что женщина, которая так ему дорога и так талантлива и обаятельна, очутилась в столь" бедственном положении, и он, кажется, придумал способ помочь ей.